Самый честный рассказ о войне

Это авторский блог режиссера Ермека Турсунова

Когда я учился в школе, помнится, накануне девятого мая к нам приводили ветеранов – участников Великой Отечественной войны. Их тогда было немало в нашем поселке. Многие из них еще работали.

Их приводили к нам нарядных, в костюмах, увешанных орденами и медалями, вручали им цветы и вязали на шею галстуки. Вот и в тот раз должны были вместо уроков устроить в школе "День Победы" и привести кого-нибудь из стариков. И те, как обычно, должны были нам рассказать что-нибудь для "повышения чувства патриотизма". Надо сказать, нам это нравилось. Потому что в войнушку мы и сами любили поиграть, так почему бы не послушать как это было у них – у дедов. А потом, наслушавшись этих рассказов, мы бегали по огородам и садам, рыли окопы и блиндажи, стреляли, взрывали, бросались в штыковую, а если надо, то и умирали. Но не абы как, а – красиво. То есть "как в кино". А если попадали в плен, то стойко переносили пытки. Но это если ты партизан. Или советский офицер.

Я тогда учился то ли во втором, то ли в третьем, но не суть важно.

Ветераны приходили к нам и делились воспоминаниями о войне. Если честно, рассказы их я не помню. Вернее, они смешались у меня в один сплошной фильм о подвигах и преодолениях.

Больше всего мы любили, когда к нам приходил учитель по труду АсетСманыч. Он тоже, говорили, участвовал. После его рассказов нам казалось, что он самый храбрый и самый главный солдат нашего поселка. Мы его за это уважали и хотели быть на него похожими.

Каждый год накануне праздника он приходил к нам в класс и с ходу начинал свое повествование. И мы замечали, что с каждым разом медалей у него становится больше. И фашистов, которых он убил лично, соответственно, тоже. Мы тогда не очень разбирались, какие из этих наград боевые, а какие юбилейные, но они так красиво мерцали в свете утренних лучей и всякий раз изящно звякали, когда АсетСманыч "заряжал" свою винтовку и разил метким выстрелом врага. Рассказы свои он изображал в лицах, играя голосом, то повышая его, то понижая, а то и вовсе переходя на шепот. Постепенно он расходился так, что с шумом разворачивал карты на доске и указкой показывал нам направления танковых прорывов по всему фронту. В принципе, он всегда пересказывал нам одни и те же случаи, но всякий раз они обрастали новыми подробностями. И мы слушали, раскрыв рты и затаив дыхание, но смело "шли" с ним в бой, штурмуя очередную высоту. И мы думали: какой же он все-таки крутой, наш агай. И как ему повезло, что он был на войне и что ему удалось как следует повоевать!

А однажды к нам привели старика Жангали…

Жил у нас в селе такой дед. Невзрачный. Неказистый. Все его звали Аксак Жангали. Потому что он был хром и, когда ходил, сильно припадал на левую ногу. Говорили, что его ранило где-то там, на фронте.

Работал он сторожем. Охранял поля. На большее он не был способен. У него в плохую погоду голова кружилась и в глазах темнело. И нога ныла. Поэтому начальство его не грузило и не особо доверяло.

Жил он со своей старухой Зейнеш. На отшибе, неподалеку от фермы. Детей у них не было – не дал Господь. Вот они и коротали свой век вдвоем. Жили так себе, не жировали. Из хозяйства только лошадь да пара овец. Ну и по мелочи там – куры, цыплята. Коза еще у них была. Все.

Помню, в тот день завуч СеменПалыч с нашей классной руководительницей Майрам-апай привели его к нам. Усадили старика на стульчик прям посредине перед доской и торжественно представили. И как-то забавно это смотрелось: зачем нам его представлять, думали мы, его ж и так все знают. Но так надо было, вот и сделали как надо. Завуч сказал, что Жангали-ага тоже воевал и даже дошел до австрийского города Линц. Там его ранило, и он, подлечившись, снова вернулся на передовую и продолжил воевать. И так дошел до города Котбус. Потом он сказал, что Жангали-ага сейчас сам расскажет, как он славно воевал, как победил фашистов и как получал за свои подвиги награды от советского правительства.

Насчет наград завуч, конечно, загнул, решили мы. Или забыл. Потому что Аксак Жангали пришел не в костюме и не было на нем никаких наград. Он был одет, как обычно, в свой неизменный, выцветший от времени то ли плащ, то ли куртку. На ногах – кирзачи. И вообще он был немножко странноватый, этот Аксак Жангали. Многие его не понимали за это. Сторонились. Например, он не любил, как все, Новый год. Или то же девятое мая. И кино еще про войну не любил. Если по телевизору начинали крутить такое кино, то он ругался и сразу же выключал. А еще он ни разу не пришел в клуб, где давали концерт в честь ветеранов…

В этот день он обычно запирался дома и потихоньку выпивал. Да и пил он тоже странно. Расставит стаканы по кругу, нальет в них водки, а сверху по кусочку хлеба положит и так сидит. Один. Долго сидит. О чем-то думает. Уставится в одну точку и сидит. Потом залпом выпьет свой стакан, крякнет и идет спать.

Кто так празднует? Вот и не поймешь – праздник это для него или что?

Ну, в общем, завуч еще раз сказал, чтоб мы все внимательно послушали рассказ Жангали-ага и, радостный, хлопнул за собой дверью.

Мы все уставились на старика. Тот все не начинал. Сидел, мялся. Видно было, что не очень ему это все надо. Что не привык он к такому вниманию. Что все это его сильно напрягает. Да и вообще…

Тут наша классная поспешила на помощь, сказала:

– Расскажите, Жангали-ага, вы же, говорят, были в пехоте? Это так?

– Мхм, – кивнул дед.

– И дошли со своим полком до самого немецкого города Котбуса? Так?

– Нет, - мотнул головой дед, – наш полк расформировали еще в Польше…

– Да? – обрадовалась классная. – Как интересно. А расскажите, почему расформировали? Ребятам это будет очень полезно. Так ведь, ребята? – обратилась она к нам.

– Да-а! – выкрикнули мы по привычке хором.

– Вот видите, – засияла наша классная, – ребятам хочется знать, как вы нашу родину защищали, как слушали Левитана, как ждали писем из дома и как встретили день победы... Ну расскажите.

Дед все мялся.

– Да чего там рассказывать? – пожал он плечами.

– Ну как что? – засмеялась классная. – Вот же перед вами сидит новое поколение. Им ведь нести дальше знамя. Им нужно передать ваш опыт и знания. Ну вот вы же начали про свой полк. Как вы с ним дошли до немецкого города Котбус…

– Да не осталось почти никого от нашего полка! – вставил дед и тут же осекся. – А тех, кто остался, раскидали по частям.

– Что вы говорите?! Наверное, у вас там было много друзей-однополчан? Расскажите о них! Вы же воевали вместе. Как говорится, бок о бок!

– Друзей… – задумчиво повторил старик и снова замолчал. Мы все смотрели на него и ждали, что он вот-вот начнет рассказывать нам о своих друзьях-однополчанах, о том, как они громили вместе врага, потом отдыхали в перерывах и пели под баян любимые песни и как затем "советское правительство вручало ему награды"…

Но дед почему-то отвернулся к окну, нахмурился, черты его заострились, губы задрожали, вены на морщинистой шее вздулись, и он… заплакал. Да, он заплакал. Сцепил пальцы, опустил голову, и по редкой бороде его предательски потекли слезы. И весь он как-то сжался, скрючился на стульчике. Прям как мальчишка какой. Он и на самом деле сделался вдруг таким маленьким и таким жалким. И произошло это так неожиданно, так резко, что нам сделалось не по себе. В классе мгновенно все стихло. Слышно было, как бьется муха о стекло, застряв между рам. И в коридоре, в дальнем его углу, кто-то со скрипом прикрыл окно. И мы все тоже почему-то заплакали.

Училка наша растерялась. Забегала. Кинулась сначала к старику:

– Жангали-ага, Жангали-ага, что такое? Что с вами?

Бросилась к нам:

– Ребята, ребята, а с вами-то что? Успокойтесь! Да что случилось-то?!

А мы и сами не поняли – что случилось.

Никто из нас не был на войне и понятия не имел, что она вообще из себя представляет. Но, глядя на плачущего старика, нам на минутку вдруг показалось, что мы узнали о ней что-то новое. Что-то настоящее. Правдашнее. Мы вдруг поняли, что нет там никакой красоты и не может быть там никакой радости, а есть только ужас и дикость. И горе. И страх. И боль потерь. И звериная жестокость. И слетело на миг все пустое. Все наносное. Мы вдруг реально почувствовали ледяное дыхание войны и ее неизлечимую скорбь. Мы поняли, что война не отпускает.

А старик…

Он ведь с нами даже не поговорил. Он толком ничего и не сказал. Но что-то случилось. Что-то произошло такое, что заставило нас ему поверить. Без слов и без картинок. И в нас проснулось то, о чем мы в мирной жизни забываем. И не помним. Простое. Человеческое. А именно: со-страдание. Со-участие. Со-чувствие. Милосердие. И нам стало страшно. И жутко. И больно.

Вот мы и плакали.

А дед вздохнул тяжко, утер слезы рукавом и ушел. Больше его в школу к нам не звали.