"Последняя поэма", или When I'm 64

В память о Мурате Лаумулине

7 мая 1982 года вежливо зазвонил домашний телефон. Вежливым он был только на Муриных звонках. А так он был груб, зол и нетерпелив, если звонил кто-либо другой. Да, скажу я вам, тот еще был телефон! Такой черный, из бакелита, конторский, с тяжеленной трубкой и металлическим диском. Очень страшный. Такие телефоны можно было видеть на столе у прорабов в советских кинофильмах о производстве. Наш же телефон крепился к стене, которая при каждом постороннем "немурином" звонке дрожала так, что соседи снизу и сверху спешно собирали свои "тревожные чемоданчики", полагая, что началось землетрясение. А вот когда звонил Мура, телефон преображался. Он подпадал под Мурино обаяние, быстро что-то внутри себя переиначивал, уменьшая громкость, изменяя тональность, звук и, принимая Мурины интонации и настроение, преобразовывал эти звонки в нежную "соловьиную трель", от которой мои домашние приходили в восторг. "Это Мурат, ответь!" - радостно кричали мне они. Они ждали Муриных звонков.

Вот и в то памятное утро, 7 мая 1982 года, Мура из трубки сказал мне следующее: "Хочешь посмотреть картину "Забритый в рекруты"? Тогда приезжай в город и немедленно".

Все дело в том, что 9 мая, так сказать, по "приглашению" министра обороны СССР я уезжал в советскую армию. А то самое "приглашение" привез и вручил мне сам военком из Фрунзенского райкомиссариата, который-то и собирался меня сопроводить до самого сборного пункта и лично передать в руки военных "покупателей". Зачем я им так срочно понадобился в эти майские дни, расскажу как-нибудь потом. Это такая длинная щемящая история. Да ну ее! А можно просто и в двух словах - меня "пнули" из универа на последнем курсе, а "военщики" тут как тут - суют мне в руки автомат, сапоги и пилотку, мол, пожалуйте в казармы, товарищ бывший студент! Вот и вся история.

Ах, этот Мурин голос! Услышавший Муру, раз и навсегда оставался завороженным его тембром, глубиной и осторожностью заботливого человека. В этом голосе проступало все: великое одиночество и великая грусть, неразделенная любовь и волнительность первого поцелуя, весеннее очарование женской ножкой и нежный трепет выходящей из воды иссык-кульской "Афродиты". Не потому ли некоторые девочки и звонили Муре, чтобы услышать его одно только "Здравствуйте", а затем тут же бросали трубку - так им становилось хорошо. О, да! Этот голос был создан для признания в любви. Эх, если бы у меня был такой голос, я бы... Да чего уж теперь, сиди. Вот и сижу.

Через час я был на Пушкина, 114 и стучал в дверь 19-й квартиры. Это был адрес Муры. Не забыть мне его никогда. Сегодня на этом доме установлены мемориальные доски в честь выдающихся ученых-геологов - родителей Муры и Чокана, докторов геолого-минералогических наук. Профессоров Турара Муратбековича Лаумулина и Киры Муташевны Давлетгалиевой. Вечная память великим труженикам советской казахстанской науки! Я и телефон его тогдашний помню. Телефон-скороговорка: шестьдесятодинвосемнадцатьсорокдевять! Удивительное цифровое сочетание, не правда ли? Боже мой, из каких только мест, щелей и местностей не набирал я этот номер! Из тургайских совхозов, раскиданных по необъятной степи, из контор пермских леспромхозов, затерянных в тайге, из привокзальных телефонных будок казахских и неказахских городов и даже из кабинета командира батальона связи ТуркВО в Ашхабаде. И все мои звонки встречал сам Мура. Будто бы сидел у аппарата и ждал. Да, а телефон-то его был нежно-зеленого цвета. И звонки от него исходили спокойные и рассудительные, как бы приглашали к разговору. Черт, по-моему, в советских телефонах была некоторая внутренняя закономерность цвета и звука. Согласитесь, не мог зеленый телефон приказывать взять трубку, как это делали красные телефоны (а всему "красному" это свойственно), или не мог зеленый телефон истерить в своих звонках, как это проделывали белые телефоны.

- Прошу Вас, товарищ новобранец, проходите сразу в известную Вам комнату и располагайтесь.

А "известная" нам комната, как всегда, встретила битлами. Битлы встречали всякого сюда входящего. Мы ощущали их физическое присутствие. Им и нам тут было комфортно. Я серьезно. Нас, а это я, Ляка, Лякса и Карлинка, Мура первыми приглашал послушать и оценить новые записи битловских альбомов. А после битлов Мура разрешал нам переместиться на кухню откушать разных блюд. Мурины заповеди о том, что слушать битлов на сытый желудок, а равно танцевать под них не только безнравственно, но и "западло", соблюдались неукоснительно всеми.

Мурина комната, которую Карлинка называла битловской, была обустроена, как у древних суфиев, аскетично и мудро: кушетка, письменный стол, стул, кресло и книги. Много книг. И огромные талмуды словарей. Какие хочешь: немецкие, английские, латинские, французские и даже хинди. Он все это читал, учил, вникал. И знал! Он на всех этих языках изъяснялся. На Муриной защите кандидатского еще "диссера" в Москве в 1990 году его научная руководительница, представляя Муру, с гордостью упомянула, что он с листа переводил немецкие, французские и английские первоисточники. А сзади сидящих два московских профессора "кислых щей" что-то там стали усмехаться, и тогда Мура запросто перешел с русского на французский и немецкий языки. Я еле сдержался, чтобы не крикнуть на весь корпус Института истории СССР АН СССР: "Жарайсын, Мура! Брат, бас! Әкесінің аузына…" Что вы! Мурин голос на испанском языке звучал на каком-то крутом "сходняке" в Мадриде.

Я же могу похвастать тем, что послужил неким мотиватором в изучении Мурой хинди. Мура очень любил индийское кино. Понятно, что не из-за слезливых сюжетов и диких трюков он ходил на индийские сеансы, но ради песен, исполняемых в них. Единственной закадровой исполнительницей во всех культовых индийских фильмах была знаменитая Лата Мангешкар. Ох, как Мура обожал ее голос! И так ему хотелось узнать, о чем она поет и почему актеры вместе со зрителями плачут на сеансах? А еще ему хотелось убедиться, насколько верно был выполнен перевод стихов Рабиндраната Тагора, сюжеты которых вошли в потрясающую песню "Последняя поэма" Рыбникова. И взялся он тогда за изучение хинди. А при чем тут я? А при том! Жили мы тогда в Каскелене; так сложились наши собственные жизненные обстоятельства. А Каскеленский район, как знают все алматинцы, являлся продовольственным поясом столицы, впрочем, как и Талгарский тоже. А кто работал на местных совхозных полях? Разумеется, турки и немцы, проживавшие в этих районах. Так вот привез я однажды Муру в Каскелен, весной это было, а тут навстречу тащится бортовой "газик", в кузове которого сидела толпа веселых турчанок с граблями и тяпками. И пели они очень душевную индийскую песенку. Видать накануне вся каскеленская турецкая диаспора посетила местный кинотеатр с индийским фильмом. Оттуда и песня.

И сказал я Муре: "Вот тебе полный кузов Лат Мангешкар, Хэм Малини и Раджов Капуров! Хочешь быстрее выучить хинди, пой с ними, работай с ними, любись с ними".

Мура был в восторге. Он же ниже Ташкентской из своих "центрОв" не спускался никогда, а тут аж в Каскелен занесла судьба полиглота. Потом мы нашли ту каскеленскую Лату Мангешкер. Она по просьбе Муры спела все индийские песни. Муре важны были интонации, звуковые окраски, речевые паузы в хинди. А это могли уловить только женщины с идеальным слухом и вокалом. Ими были каскеленские молодые турчанки.

Но вернемся в Мурину комнату. Отдельные стеллажи были отданы под Мурину знаменитую коллекцию "пластов" и кассет. На них хранилась вся мировая рок-классика. И в первую очередь это были битлы. Мура и битлы были созданы друг для друга. Кем и каким был бы Мура без битлов? А какими были бы битлы без Муры? А что было бы с нами без Муры? Ой, не знаю, не знаю. Хотя, стоп, знаю - хреново было бы, это точно!

Через битловскую комнату проходили все Мурины кенты. К нему можно было прийти в любое время суток, в любую погоду, при любом настроении и с любым поводом и даже без повода, просто так. Мы с Карлинкой любили к нему заходить в алматинское межсезонье. Сырость, серость, ветер, мрачное небо и злые вороны. А у Муры вечная весна. Она садилась в кресло, Мура настраивал акустику и любимый Карлинкин Леннон пел для нее. Мура воспитывал нас битлами. И знаете, это и есть то, что отличало Муру от других битломанов. Мурино понимание битлов стояло выше, чем просто быть как The Beatles. Оно было сложнее, масштабнее, сродни тенгрианству. Великое Небо, как огромная стихия, нескончаемая и вечная, добрая и ужасающая, так и Мурины битлы вечны и непостижимы.

На этом завяжу с умничаньем. Не то выбраться из этого лабиринта будет затруднительно.

Лучше расскажу-ка я вам вот что. В армии я познакомился с одним московским чувачком Арсением Корниловым, который служил, как тот самый "Гаврила почтальоном, Гаврила почту разносил". А что еще можно было поручить москвичам, кроме как почтальонную работу - должность писаря при штабе или вечным дневальным по роте?! Оказалось, что Арсений Корнилов, объявив себя знатоком истории The Beatles, считал: во-первых, кроме как москобитломанов, никто не понимает творчества The Beatles, во-вторых, битлы созданы для них и ни для кого другого, в-третьих, появись битлы в 70-х, то никакими они великими не были бы. Я был крайне возмущен столь бесцеремонным вторжением в святая святых алматинских битломанов и вступил с ним в дискуссию, но моя обличительная речь была перенасыщена идиомами, которые не позволительно озвучивать тут публично. Тогда я и пожаловался Муре. В следующую среду я получил от него письмо, адресованное нашему батальонному "Гавриле битломану", под эпическим названием "Все на борьбу с корниловщиной!". Вот это была вещь, скажу я вам! Жаль, очень жаль, что не смогу воспроизвести его так, как написал Мура с характерным только для него стилем, свойственным только ему вежливым слогом и потрясающей фигурой речи. В этой, скажем так, "ноте протеста" проглядывался будущий казахский дипломат! Смысл своего ответа Муре пришлось изложить эзоповым языком. Я его вам расшифрую. Здесь я включаю свою эмоциональную окраску и попрошу вас понять меня, а Муру тем более, правильно.

"Вы, московские снобы, в смысле козлы, снимите с башки корону, посмотрите на себя со стороны и дружными колоннами идите на… пока битломаны с национальных республик не объединились и не дали вам…" В конце Мура предложил им продолжить дискуссию и пожелал не толкаться на кухне своих коммунальных квартир и перестать плевать в соседскую кастрюлю, а включить, к примеру, The Fооl on the Hill из альбома Magical Mystery Tour, сесть всем за один стол, послушать эту маккартниевскую вещь и успокоиться.

Арсений отправил письмо моего друга в Москву. Те прислали ответ с извинениями и даже вчетверо сложенную страницу с фотографией битловской четверки в знак примирения. Я переправил все это Муре, но конверт почему-то не дошел до адресата.

С вашего позволения я снова отвлекусь. Я о Муриных письмах. Они приходили каждую среду. Таков был установленный режим в части. Это были увесистые конверты в пять-шесть страниц, сопровождаемые фотографиями, рисунками и открытками. Мурины письма я условно разделил на два жизненных цикла: "Будни трудовой Алма-Аты", куда входили короткие очерки и отчеты, чем живет любимый город и как проводят досуг любимые друзья и подруги. Второй цикл я назвал "Иссык-Куль и все, все, все". Это были отдельные прочувственные рассказы, в которых легкими, но очень точными мазками Мура обрисовывал иссык-кульские приключения, наполненные атмосферой совершенной свободы, страсти и любви. Впрочем, прочтите великолепное Мурино эссе "Алма-Ата застойная", опубликованное в 2000 году в журнале "Континент".

Позднее Чокан Лаумулин, основатель "Континента" и его главный редактор, сказал, что если и подзабудутся когда-нибудь десятки Муриных монографий, сотни научных статей и очерков, но никогда его не забудут, как автора лучшего эссе всех времен и народов "Алма-Ата застойная". Эту Мурину работу можно смело включить в образовательную программу студентов журфака, а еще и филфака с истфаком. Прочтите, непременно прочтите Мурины вещи, они есть в Интернете, не пожалеете. А письма от Муры в мою армию шли и шли.

Известный вам уже "Гаврила-почтальон" приносил их мне с восточной услужливостью и подобострастием, как-то по-японски что ли, обеими руками и легким наклоном головы вручал конверты. Однажды Мура мне прислал письмо под названием "Запах Родины" с вложенными в конверт несколькими листочками алматинского апорта и этикеткой от "Таласа". Это было очень трогательно. Нанюхавшись "запахов Родины", я засыпал с кайфом и с мыслями о скором дембеле. Мура был очень внимателен к письмам. Каждое письмо имело тематическое название. Например, "Голодные вороны гадят на головы алмаатинцев", это значит в город пришла зима, или "Крошки в городе", что означало наступил апрель, и девочки переоделись в весенние одежды, или такое название - "Полевой сезон наступил" значит хата свободна. Родители-геологи каждую весну выезжали во главе геологических экспедиций, оставляя квартиру в полном распоряжении Муры аж на целый месяц! Прошловековая молодежь поймет, что такое свободная хата, да еще в те времена! Да в центре Алма-Аты! Весной! О!

Если есть на этом свете "совершенное", то это понятие применимо к Турару Муратбековичу и Кире Муташевне, которые подавали всем нам совершенный образец интеллигентности, высокой культуры и доброты. Но тема родителей Муры требует отдельного серьезного разговора, жизненного осмысления истории семейных кланов Лаумулиных и Давлетгалиевых. Один эпизод запомнился мне на всю жизнь. Мама - Кира Муташевна - специализировалась в гидрогеологии. Она как никто другой знала о природе землетрясений все. Как-то после одного из подземных толчков в Алма-Ате мы с Мурой поинтересовались у нее: а нельзя ли предсказать землетрясения, в конце концов в двадцатом веке живем. Кира Муташевна сказала, что это невозможно, и как бы ни развивалась геологическая наука, все ее достижения пока не подвластны прихотям природы: "Так что живите, мальчики, и радуйтесь жизни!" А мальчики и радовались на полную катушку. Так и жили, так и живу до сих пор, не боясь никаких природных потрясений. Да-а, благодаря Муре и его письмам 720 дней в "армейке" прошли для меня легко, спокойно и даже весело.

Но это было потом. А пока я сидел у Муры и слушал одну из лучших битловских баллад Hey, Jude с ее душераздирающей протяженной концовкой, которая, наконец, привела меня в чувство. Неужели все? Неужели послезавтра армия? 720 дней хрен знает где, с кем и кем! Один!

"Hey, Kham! - пропел мне в ухо Мура. - Аnd anytime you feel the pain, Hey, Kham, refrain".

Мура всучил мне открытый ботл "Таласа", кусочек растрепанного сулугуни и сказал:

- Новобранец, отпейте святой водицы реки Талас на память!

А потом добавил:

- Слушай и кайфуй!

Я выпил пол-ботла. Откинулся в кресле, закрыл глаза и вместе с битловской Michelle начал взлетать. Сначала я покружил по Муриной комнате, затем над Муриным домом, потом над всей "Чоканкой". Я прощался с городом и другом.

PS.

Сегодня год как тебя нет с нами, братка. Из пацанов остались мы с Ерлой и Сэром. Год как тяжело мне ходить по улицам сегодняшней Алматы. Весь центр - это Ты. Все связано с Тобой, все напоминает о Тебе: улицы, перекрестки, дома, подъезды, деревья, а в ЦГ захожу со слезами на глазах. А там, где был Ты, там были и наши кенты. Но и их нет: ни Анвара, ни Кели, ни Бечи. Наверное, поэтому мы с Ерлой предпочитаем сидеть у него на Ремизовке вдали от городской суеты, смога, шума и незнакомых лиц. Молча выпивать и думать о чем-то своем. Да какой там о своем! Мы думаем о тебе и о них! Когда-то не хватало стульев, чтобы поместить всех у Ерлы на террасе, а теперь и стол стал казаться большим, и стульев лишних много стало, но все равно тесно и печально. Битлов не могу слушать долго. Разве что Чокан, твой любимый, единственный младший брат, твой последователь и воспитанник, один из самых преданных и профессиональных битломанов Алматы, пригласит в чат послушать битлов. А в каждой их песне снова Ты. Вот и выходит, что Ты со мной всегда и везде. Тот Мура, с Пушкина, 114.

За недели две до своего ухода Мура позвонил мне. Говорили недолго. Он рассказал, что ранним утром вдруг услышал, как чей-то далекий, очень далекий голос донес до него мотив песни "Последней поэмы". Но после слов "с берега к берегу, с отмели к отмели, друг мой, прощай" песня оборвалась также неожиданно, как и появилась. Мура пропел последнюю строчку "Знаю, когда-нибудь с дальнего берега давнего прошлого, ветер весенний ночной принесет тебе вздох от меня", а потом сказал: "Ну, пока" и все. Наступила тишина. И тишине этой уже год.

Чокановское сообщение пришло 11 июля 2023 года. "Нет больше нашего Мурата. Ушел. Навсегда." В битловские When I am 64.

Автор: Хэм. Фото из личного архива близких Мурата Лаумулина

Мурат Лаумулин - выдающийся казахстанский ученый, историк, дипломат, доктор политических наук. Много лет работал в казахстанской дипломатии, свободно владел немецким, французским, испанским, английским языками, латынью и хинди. За свои заслуги был награжден орденом "Құрмет".