В колыбели Плеяд

Помню, что с раннего детства проявлял интерес к звездам. Я завороженно читал древнегреческие мифы и легенды, мечтал о телескопе, корпел над моделями космических аппаратов и рисовал луноходы как умел. И я благодарен родителям за то, что интерес мой вовремя разглядели и поддержали, записав еще классе в третьем на кружок астрономии "Плеяды" (Уркер по-казахски) при республиканском Дворце школьников. Название действительно символично - так именуется звездное скопление в Тельце, в котором рождаются молодые и горячие голубые звезды. Многие из вас видели его в ясную ночь в виде маленького подобия ковша Большой Медведицы, а также на логотипе концерна "Субару". После уроков я мотался туда из своего горного поселка с двумя пересадками и пропадал там до самого вечера. Иногда я намеренно приезжал пораньше, чтобы порубиться в игровые автоматы по 15 копеек, либо же как одержимый сидел в сонливо тихой библиотеке и аккуратно выписывал в свою тетрадь каталоги звезд и созвездий с их собственными именами, данными координат, светимости, спектрального класса - я почему-то хотел знать их все и иметь всегда под рукой. Шесть лет, проведенных в этой замечательной "колыбели", навсегда изменили меня. Обогатили духовно, укрепили интеллектуально и подготовили ко вступлению в такую непростую и куда более прозаичную взрослую жизнь. И вообще, если я и обязан чему-то своими чертами характера, так это счастливому детству, в котором было место всему и сразу - и горным походам по самостоятельно составленным картам, и труду до седьмого пота в огороде, чтобы получить возможность погонять в футбол или поиграть в компьютер на собственноручно написанных языком Бейсик играх. Было место и для книг ночами напролет, для волнующих выступлений на детских научных конференциях, для гонок на велосипеде и дворовых драк, для первых аккордов на гитаре и эйфории портвейных вечеринок у костра. Не претендуя на "мемуарность" этих фрагментов, тем не менее считаю своим долгом попытаться свести их в мозаику, сделавшую из меня того, кем я являюсь. Хотя бы из педагогических соображений, поскольку нынешнее детство мне кажется унылым и пресным. Мне бы очень хотелось передать нашим с вами детям эстафету жажды познаний, поисков неведомого, торжества азарта и задора, наивной веры в светлое и вечное. И дай Бог им жить еще лучше, еще интереснее и веселее в этом новом мире.

Для начала я должен описать нашего замечательного преподавателя - Веру Ивановну Загайнову. Я как сейчас помню первый урок и знакомство с ней. Мне, простому мальчишке из горного поселка, все эти городские ребята с их не всегда понятной речью и манерами казались какими-то инопланетянами. Я был сконфужен, подавлен и хотел было попросить маму забрать меня домой, к войнушкам, блиндажам на деревьях, картошке в золе и другим понятным вещам, еще до начала урока. Но стоило Вере Ивановне заговорить о том, как устроен небосвод, как открывались греками и арабами первые светила, каким образом находить Полярную звезду и как работает бурлящий котел Солнца - как я тут же забыл о всех тревогах и с головой погрузился в новый мир. В мир астрономии. С того момента я с неподдельным изумлением внимал каждому ее слову. Делал домашние задания, заучив карту неба северного полушария, а попутно и южного, с незримыми нашему полушарию крестом, индейцем, секстантом и двумя Магеллановыми облаками. Вера Ивановна говорила с нами чутко и доверчиво, с присущим ей умилительным говором - буква "р" ей давалась с трудом. Она хлопотала с нами как с родными, терпеливо объясняя, что плохо, а что хорошо, и каким человеком надо стать в жизни. Хорошим ориентиром в этом отношении нам служили ее две дочери - статная, загадочная Надежда из старшей группы (у нее еще была симпатичная, вся в аккуратных веснушках подруга Таисия, одно только имя которой сводило некоторых из нас с ума), и кудрявая, не по годам смышленая и воспитанная в лучших манерах малышка Настя. Другим примером, потрясшим нас всех до глубины души, стал героический образ ее мужа и соратника, сооснователя кружка и первого казахстанского воздухоплавателя Виктора Загайнова. Он погиб на ее глазах, в самый разгар международных соревнований на воздушных шарах. Его баллон был пробит гондолой неосмотрительного соседа, и при падении он сделал все возможное для спасения находившейся в корзине дочери друга, взяв ее на руки и приняв весь удар на себя. Эта трагедия вошла в современную историю авиации как образец силы духа и мужественности.

А еще она показывала нам научные и фантастические диафильмы, читая вслух. Это был всего лишь набор фотослайдов, проецируемых на бледный экран стены, но по остроте впечатлений это превосходило все мыслимые и немыслимые спецэффекты сегодняшних дней - мы мысленно переносились туда, и будто сами преследовали съехавшего с катушек исследовательского робота ("Охота на Сэтавра" С. Лема), оказывались на поверхности Марса или открывали вместе с древними греками тайны богов Олимпа. Иногда она водила нас в Планетарий. Это такая темная-претемная комната, где у нас буквально съезжала крыша. Точнее, она кружилась у нас над головой звездным хороводом под чарующую музыку Баха и гипнотизирующий голос непостижимого мистика Миши Карелина (чуть позже он отправлял нас прямо оттуда в астральные путешествия - до сих пор мороз по коже, как вспомню), который в полной темноте доносился будто отовсюду, повествуя о прошлом и будущем, о немыслимых вселенских далях и о нашем мизерном масштабе во времени и пространстве. Выходили мы оттуда, щуря глаза при нестерпимом свете дня, совершенно пьяные новыми глубинами и уже безнадежно иными. Цитаделью же нашего храма был главный телескоп в высокой раздвижной башне, знакомой каждому алматинцу как минимум снаружи. Лифт на нее находился за жутко загадочными дверями из рельефного стекла, не работал уже много лет кряду, и потому каждое посещение этой святыни сопровождалось таинственным ритуалом восхождения по темной спиральной лестнице, крутизной и количеством ступеней, пожалуй, не уступающей медеускому каскаду. Шаги и голоса впереди идущих раздавались гулким эхом, напрочь лишая чувства расстояния и ориентации. Едва дыша, мы вываливались на свежий ветер балкона и, ты посмотри! - перед нами расстилался во всей красе переливающийся огнями ночной город с высоты птичьего полета, если только птицы летают ночью. Впереди - ленты проспектов Абая, Сатпаева и Аль-Фараби. Позади, вне пределов видимости, ощущается Коктобе со спящими вагончиками фуникулеров. А где-то высоко слева, под голубоватыми силуэтами гор, спят мои деревенские друзья и родители. Последний пролет вертикальной, почти отвесной стальной лестницы, и мы оказываемся в капсуле купола. Тут холодно и завывает ветер. Створки с торжественным грохотом раздвигаются, и неожиданным толчком башня начинает вращаться, наводя могучее око телескопа на цель.

В такой атмосфере теплоты, наставничества и непрестанного восторга я начал постепенно сближаться с одногруппниками, которые оказались вовсе неплохими и очень интересными ребятами. Именно такими, которых мне не хватало для того, чтобы поделиться самыми смелыми фантазиями. Они, как и я, начитались Азимова с Брэдбери, и тоже бредили космосом. Особенно мне запомнились два старшеклассника - Иван Мариненко и Максим Зимулин. Они стали настоящим откровением для меня. Их загадочная речь с редкими словами на английском, закадычная дружба без обиняков и подвохов, неслыханное по моим тогдашним меркам утонченное чувство юмора, увлеченность необычной музыкой и кельтской мифологией, вкупе с братским отношением ко мне, сделали их настоящими кумирами в моих глазах. Достаточно сказать, что уже тогда эти продвинутые во всех отношениях ребята дали мне почитать "пиратскую" версию "Властелина колец", в то время как все остальные о нем и не слыхивали. Не знаю, знакомо ли вам то детское чувство, когда тебе вдруг становится тесно среди сверстников, ты слепо ищешь отклика во взрослом окружении и, наконец, находишь его. Я испытывал его в отношении некоторых книжных героев, друзей отца и некоторых загадочных жителей нашего поселка. Точно такое же чувство меня связало и с ними. По сей день не знаю, была ли эта привязанность взаимной, но Макс как-то невзначай обронил в отношении меня: "А парнишка-то смышленый, далеко пойдет!". Насыщенное прочими удивительными знакомствами и событиями время шло, и вскоре наша младшая группа освоилась до того, что была допущена в святая святых кружка - преподавательскую каморку за кабинетом. Там всегда царил неописуемый творческий бардак: всюду валялись полевые палатки и спальники, дневники наблюдений перемежались со звездными картами, шумел холодильник и крепко пахло проявителем с гидропиритным фиксатором - старшекурсники занимались астрофотографией (к слову сказать, в современной астрономии уже давно никто не наблюдает в окуляр телескопа - все делается на фотопластинках и электронных матрицах). Руководил этим царством верный помощник нашей учительницы Роман, флегматичный детина в неизменном синем халате с кислотными разводами. Чем-то он смахивал на мексиканца. Наверное, усиками с темной бородкой, а может, и своеобразным говором с хрипотцой. Как бы то ни было - он был единственной управой на нашу малолетнюю ораву. И когда настала пора первых ночных наблюдений, только он мог навести порядок в этом кавардаке из хохочущих спальников посреди парт. Делал он это с помощью излюбленной угрозы - запустить тяжеленный армейский ботинок в первый же подавший признаки жизни угол комнаты в те часы, когда объявлен отбой. Поскольку угомониться не мог никто и никогда, доставалось всем и поровну, ибо угрозы свои он методично и незамедлительно приводил в исполнение. Ах, ночные наблюдения, или "ночевки". Сколько сладких, незабываемых моментов вы нам подарили! И дело даже не в лунных затмениях, метеорах и кометах - нас, балбесов, они интересовали в последнюю очередь. Дело в том, что в эти теплые и ясные ночи, когда старшеклассники на крыше Дворца приникали к телескопам с блокнотами в одной руке и красными фонариками в другой, мы полностью отдавались бесконтрольному, всепоглощающему баловству. Что только не вытворяли мы в бесконечных темных лабиринтах этого ночного царства, безраздельно принадлежавшего только нам. Подобно маленьким бесятам, мы прятались и пугали друг друга жуткими воплями в коридорах бесчисленных неосвещенных этажей. Носились по ним с фонариками, поскальзываясь на отполированных дневными посетителями мраморных плитах. С щемящим под ложечкой чувством первопроходцев мы исследовали потайные комнаты, оказавшиеся вдруг незакрытыми. Взбирались по головокружительным лестницам, прижимались к карнизам и перепрыгивали с крышу на крышу при свете красной луны в фазе затмения. Мы спускались с чердака по массивным бархатным портьерам (!) в большой актовый зал, где выводили душераздирающие диссонансы на рояле, по всей видимости, доводя ночного вахтера до предынфарктного состояния. Ведь когда он все-таки отваживался заглянуть туда, нас уже там не было. К нашей радости, на втором году обучения к нам присоединились такие же малолетние проказники из кружка телескопостроения, созданного добродушным, ныне покойным дядечкой Барбанаковым. Точнее, проказниками этих в целом прилежных и светлых ребят сделали мы, научив соответствующим "манерам" на правах бывалых уже знатоков изнанки ночной жизни. А дурной пример в этом возрасте, как известно, предельно заразителен.

Неизвестно, чем бы закончилось все это безобразие - жертвами ли или пожаром, если бы однажды в нашей жизни не появилась другая помощница нашего Учителя - Лариса Юрьевна Шебаршина. Будучи выходцем одного из первых потоков нашего же кружка, она работала преподавателем информатики в соседнем кабинете. И именно властью, данною ей, наши ночные наблюдения превратились в самые первые в городе сеансы компьютерных игр. Да еще каких! Класс был оборудован ничем иным как КУВТ (комплект учебной вычислительной техники) MSX от фирмы Yamaha на самой первой MS-DOS, c настоящими клавиатурами, флоппи-дисководами, монохромными дисплеями (и даже VGA-шным на центральном компе), и потрясающим FM-синтезатором звука, лет через десять заложившим основу звуковых карт SoundBlaster. Не забывайте, что это был конец 80-х, и самой доступной игрой был числовой морской бой на калькуляторе Электроника, или ловля яиц в корзинку волком из "Ну, погоди!". Это был настоящий вынос нашего неокрепшего, жадного до информации мозга. Молясь на плохую погоду для наблюдений, мы проводили там ночи до утра, рубясь в ниндзя, командос, еггеры, индианс и пасхи - игры с потрясающей по тем временам графикой и звуком на .сom расширении. Вера Ивановна и Лариса Юрьевна уже ничего не могли поделать. Им оставалось только смириться, ибо нас уже было не оттащить и за уши от этих чудо-машин. С того момента я понял, что хочу изучать программирование. И я записался на дополнительный кружок, жертвуя всем оставшимся свободным временем (ведь были еще и каратэ, и горнолыжка "Динамо", да и школу никто не отменял) и обрекая себя на очередные две пересадки после школы и обратно. Но тому была еще одна причина. Я уже повзрослел и начал испытывать симпатию к противоположному полу. Лариса Юрьевна была юной, красивой и умной. Она носила модное тогда каре и обладала незаурядным чувством юмора. В ее руках были сказочные богатства компьютерного класса. Она за считанные минуты могла отправить очередную игру по локалке со своего царского трона, если ее душе было угодно, или же выгнать нас в шею, если мы все ее основательно разозлим. Она тянула нас как магнит. Говорят, девочки склонны влюбляться в преподавателей. Так вот, и мальчишки не исключение. Это было чистое, хорошее чувство на грани преклонения и восхищения. Я оказался способным учеником, и вскоре смог писать Бейсиком первые художественные рисунки, текстовые интерактивы и даже игры на "спрайтах". Дослужился я в итоге до того, что на очередных "ночевках" легко заменял Ларису и заправски раздавал игры, небрежно жонглируя дискетами. Конечно же, заставляя однокашников основательно меня поупрашивать перед этим. Сам же я гонял игрульки на большущем цветном дисплее, в самых настоящих наушниках со звуком. Стоит ли говорить, что это было моментом триумфа для пацана моего возраста?

Время шло, и уже в средних классах детские шалости сменились осознанием серьезности нашего дела, поиском своего научного призвания. И здесь опять как нельзя кстати пришлась интуиция Учителя. Она смогла разглядеть наш индивидуальный потенциал и наиболее способных стала готовить к юношеским научным конференциям (для нас тогда было целое молодежное ответвление Академии Наук) и международным олимпиадам. Помощь ее отнюдь не ограничивалась методическим руководством - она брала на себя титанический труд перепечатывать наши рукописные каракули на измученной многими поколениями печатной машинке "Ятрань" (эдакий советский "Ундервуд"), иногда привлекая к этому и своих дочерей. Мне досталась тематика Солнца. К тому времени у меня уже был свой домашний телескоп "Мицар", и я засел за так называемую "службу солнца". День за днем, на протяжении трех лет (часто через не хочу), я исправно делал зарисовки планет, лунных кратеров и солнечных пятен, проецируемых на специальный бумажный экран (прямое наблюдение солнца опасно - темный светофильтр лопается от перегрева через минуту-другую). Каждый месяц я сводил в журнал полученные данные и подсчитывал число Вольфа, характеризующее солнечную активность. С опытом пришло интуитивное понимание его цикличности. Так, провожая очередную группу пятен за солнечный горизонт, я уже примерно знал, как она будет выглядеть, когда выйдет вновь через 25 дней, составляющих период обращения поверхности нашей звезды. Сравнив данные за предшествующие одиннадцатилетние циклы, я мог примерно представить его активность на много лет вперед. Я научился за один взгляд почти физически ощущать напряжение его магнитного поля, задолго до эпохи Интернета предсказывая вероятность вспышек и корональных выбросов. Одним словом, эта полумистическая, методичная "служба" сделала меня настоящим солнцепоклонником, раз и навсегда изменив обывательское к нему отношение на куда более близкое и теплое. Раз в год я докладывал результаты своих работ на юношеском симпозиуме, в торжественной обстановке большого зала Академки (что по Курмангазы), неизменно получая дипломы первой степени. Это был очень важный для нас опыт выступлений перед аудиторией, очень пригодившийся в последующем. Пришлось научиться пересиливать мандраж и делать все профессионально, по-взрослому. Параллельно я поступил в заочную Одесскую астрономическую школу. Решая задания по почте, мне удалось достойно представить наш кружок и себя. Вплоть до того, что замаячила реальная перспектива уехать учиться туда по гранту.

И кто знает, может, не за горами была уже и самая настоящая научная карьера, но тут нагрянули трудные постперестроечные времена. Всеобщий упадок начал ощущаться во всем - в настроении людей, в унизительном дефиците и галопирующей инфляции, в культуре и уж тем более науке - стране попросту стало не до нее. Моим простым во всех отношениях, интеллигентным родителям тоже приходилось несладко. Пришлось впервые всерьез задуматься о дальнейшем пути. И я совершил непростительное предательство - пошел на поводу общественного престижа и перевелся в "экспериментальную школу предпринимателей" с экономическим уклоном, тем самым определив свой выбор. К тому же, наша Вера Ивановна к тому моменту была заслуженно назначена заведующей отделом научной работы всего РДШ, и нам пришлось перейти в другой кружок, с другими людьми и другими традициями - "Антарес". Руководила им замечательная женщина - Ада Хафизовна Маматказина, ныне покойная. И хотя этот период также подарил нам много новых светлых переживаний и незабываемых знакомств (о моих духовных подругах на века - Нике Нагорной и Аннушке Жовтис - я просто обязан буду написать отдельно, причем в высокохудожественном жанре :D!), череду веселых наблюдений и дружных походов в горы с загадочным аскетом Димой Ананьевым, потрясающим эрудитом Сергазы Нарыновым и популярным уже тогда музыкантом и юмористом Сашей Цоем (это он заразил меня вирусом музыки, за что ему вечное спасибо), интерес к предмету начал постепенно угасать, неотвратимо уступая проблемам затянувшегося благодаря опеке наших наставников переходного возраста. Вступив на путь гуманитария, я быстро освоился в новых, по большей части иллюзорных понятиях, неплохо закончил школу, поступил на престижный казгушный экономфак и вскоре совсем утратил связь со "звездным" прошлым. Но чувство бесконечной благодарности и теплоты к своим былым учителям и друзьям я не терял никогда. Да и названия звезд, образы туманностей и галактик, формулы и мнемонические правила (от всем известного Каждый Охотник Желает Знать... до непостижимого Один Белый Африканец Финики Жевал Как Морковь диаграммы Г-Р), и по сей день всплывают в голове сами собой при виде ночного неба, порой совершенно некстати.

Вот и сейчас я во многом обязан своим подходящим к концу пребыванием в Кремниевой долине этой большой детской мечте о далеких и близких солнцах. Именно она помогла мне прийти к идее новаторского технологического проекта, который, как мне хочется верить, способен принести пользу стране. На этой оптимистичной ноте я завершаю этот неожиданно многословный сюжет.