"Где ты, Дина? Может, люди услышат музыку и поймут, что эта война - последняя"

TengriMIX начинает публикацию очерков и рассказов казахстанцев, посвященных Великой Отечественной войне. Жестокая и разрушительная, она затронула людей всех профессий. Но несмотря на это все жили надеждой, что когда-нибудь война закончится и каждый вернется в свою колею, займется любимым делом. 

"Командир разведроты вызвал взводного и приказал отобрать двоих солдат за "языком". Штаб полка разрабатывал план наступления, и необходимо было уточнить некоторые данные о передвижениях противника. "Язык" был нужен к утру следующего дня и желательно в звании не ниже оберлейтенанта. Отдав распоряжение, командир роты засел за карту. Взводный, человек, не раз участвовавший в ночных вылазках, задумался. Кого бы отправить? Колька погиб, Иван в госпитале... А это как раз те, кто имел опыт в поимке "языков". В паре эти двое без "трофея" не возвращались. Тут взводный припомнил, что Колька часто беседовал с теми двумя молодыми пехотинцами, прибывшими в роту два месяца назад после того, как их полк был почти полностью выбит при обороне города N. Один - такой шустрый и говорливый еврей из Ленинграда, другой - спокойный и задумчивый казах, кажется, из Алма-Аты. Возможно, Колька и делился с этими двумя своим опытом охотника за "языками", думал взводный. Вот эти двое и пойдут за "языком". Одно смущало старого солдата в отношении этих двоих, нет, не молодость, на войне не может быть скидки на молодость, а их довоенное занятие. Оба были студентами Ленинградской консерватории. Музыканты, значит. Лиманский - пианист, а Каймолдаев - скрипач. Каждый раз, когда взводный отбирал солдат на поимку "языка", испытывал некоторое чувство неловкости перед солдатами, распределяя кому-то жребий смерти, а кому-то жребий жизни. Но на войне как на войне. Это ты внутри себя можешь сочувствовать и переживать, внутри себя ты можешь даже плакать, но война установила свои жесткие законы, в том числе и этот: чтобы сохранить жизнь многим, приходится поступаться жизнью одного. Такова судьба полкового разведчика. Взводный был краток:

- Значит так, солдаты, нужен "язык" к утру. Офицер. Лиманский, группа Бурова так и не вернулась пока. Доберетесь до места, а там все поймете, что к чему. Выдвигаетесь в 22.00, а сейчас на кухню подкрепиться, проверить оружие, взять боеприпасы. Перед выходом доложить о готовности. Выполняйте!

Два молодых разведчика, получив приказ, как показалось взводному, даже обрадовались. Выходя из блиндажа, взводный увидел, как Лиманский приобнял Каймолдаева и стал что-то веселое рассказывать другу. "Все правильно. Мужики…" - успокоился взводный.

Дорога вела через лес. Надо было пройти два километра относительно безопасной территории, а там и начинались первые немецкие траншеи. В установленное время разведчики покинули расположение части.

- Женя, ты боишься смерти? - спросил Каймолдаев.
- Боюсь, кто ж ее не боится? - ответил Лиманский.
- И я боюсь. И ты боишься. А вот нас двое, и мы не боимся. Как это?
- Никак. Мы идем за ними охотиться, а не они. Немцы еще больше боятся. Ты только представь, сидит немец и думает, что придут эти двое: один еврей, другой казах, и выкрадут нас. Ты вот лучше скажи мне. Почему тебя зовут Радик? Все спросить хотел, но не получалось как-то. Это ж вроде не ваше имя? 
- Меня Куанышем зовут. Что значит с казахского "радость". А от радости производное Радик. Так меня называла тетя, ну а потом и остальные.
- Интересно. А что, у казахов все имена переводятся на русский и что-то обозначают?
- Конечно, любое имя что-то да значит, и не только у казахов.
- А имена казахских девушек тоже переводятся?
- Да, наши женские имена красивые. Вот, например, Айгуль. Ай - это луна. Гуль - цветок. И означает оно "лунный цветок". Ты видел лунный цветок в жизни? Нет. Какой может быть лунный цветок в каменном городе! У вас и луна не такая!
- Еще какие имена?
- Данагуль, Мейрамгуль, Бахытгуль, Гульжахан, Гульмайра, Гульнар. 
- Цветник какой-то получается! У вас девичьи имена только связаны с цветами?
- Нет, конечно. Ляззат - блаженство, Карлыгаш - ласточка, Сандугаш - соловей, Жанат - рай. Много имен. А еще есть имя Дина..
- Дина? А что значит это имя? - удивился Лиманский.
- Дина - это вера. Так зовут мою девушку. Но она пока об этом не знает. Я ее видел раз в жизни. На вокзале, когда уезжал в Ленинград на учебу. Увидел и сразу влюбился. А имя узнал, когда ее окликнула то ли старшая сестра, то ли подруга. Эх, если б ты видел ее глаза! Вот кончится война, окончу консерваторию и напишу симфонию, посвященную ей. Она услышит ее и поймет все. 
- А ты весь во фраке и дирижируешь оркестром, да?
- Нет, я буду сидеть в зале и слушать зрителей!
- Если погибнешь, тогда что? - спросил Лиманский.
- Тогда ты напишешь вместо меня. Дай слово! Хорошо? Ведь не можем же мы погибнуть вместе! Так не бывает. Кто-то же должен жить и писать музыку!
- Сам напишешь! - резко сказал Лиманский, а потом встрепенулся, будто вспомнил что-то важное:
- Вот скажи мне, радость ты мамина, вспоминаешь Дину, а сам, там в Ленинграде, с Сонькой куда гулять-то ходишь?
- Какая еще Сонька? - возмутился Каймолдаев.
- Какая-какая - с вокального отделения, какая, - буркнул Лиманский
- Она не Сонька, а Софья, это, во-первых, во-вторых, мы с ней ходим в музеи, и, в-третьих, Дину я буду помнить всегда, даже если мы не встретимся. 
- Ну смотри, как бы эта Софья не привела тебя знакомиться со своими родителями. 
- Дурак ты, Женя, - вздохнул Куаныш и продолжил:
- Вот закончится война, приглашу я вас с Соней к себе в Казахстан, и ты увидишь − какая она, степь, и какие у нас горы, а еще познакомлю с Диной…  
- Ты сначала сам с ней познакомься. Что ж ты на вокзале не подошел к ней? Так, мол, и так, меня зовут Радик. Хочу доставить и вам радость. Поехали со мной в Ленинград. Музыку писать. Разбросал повсюду ромеовские сопли! Будь Цезарем! Пришел, увидел, победил! Женщинам это нравится, поверь мне!
- А я так не хочу. Я хочу помечтать о ней и любоваться ею, в мыслях вести с ней диалог. А там, где мысли о любимой, там и музыка. Понимаешь? И еще любовь даже придуманных персонажей Ромео и Джульетты все же классика и уже вечная. А Цезарь что? Карьерист и пошляк! Ну и Клеопатра заодно с ним!
- Ну-ну, мечтай! Пока будешь мечтать, уведут твою ненаглядную под другую музыку, и все - конец мыслям! И кому она нужна будет, твоя опера?!
- Ничего ты не понял, Лиманский, - улыбнулся Куаныш.
- Ладно, скрипач, уговорил. Поеду я к тебе в степи, познакомимся с твоей Диной. А что, ваши степи, они какие-то особенные? - спросил Лиманский
- Да, именно так, особенные. Они теплые и цветные. Со степью можно говорить. Она все понимает. Степь всегда поможет. Вот море, оно разъединяет, говорят же, эти материки разъедены морем, а степь соединяет. А какое звездное небо в степи! 
- Вы, казахи, все такие, или ты один такой - неугомонный лирик? - ухмыльнулся Лиманский.

Куаныш не успел ответить, как бойцы увидели неожиданно появившуюся фигуру солдата.
- Кто? - раздался грозный окрик.
- Буров, ты? - остановившись, спросил Лиманский.

Услышав фамилию своего командира, солдат успокоился и опустил оружие:
- Буров убит, группа тоже. Я один. Напоролись на патруль при выходе из леса. Что вы тут разорались? Молите своих богов, что эта наша территория, идут как в соседнюю деревню за самогоном, ваши голоса были слышны за 200 метров.
- У нас приказ взять "языка". Нам сказали о группе Бурова. Рядовой Лиманский, − представился Евгений.
- Рядовой Каймолдаев, − представился Куаныш.
- Ефрейтор Кучмагра. Хорошо, мужики, нас теперь трое. Приказ надо выполнить. Следуйте за мной. Шаг в шаг.

Шли молча. Куаныш вспоминал один давний разговор с Лиманским.
"Нет, не прав Женя, женщину надо понимать, а не знать. Женщина же не таблица умножения, а недоказанная теорема. Женщина как недописанная музыка, как недорисованная картина, недослушанные стихи. Вот все эти "недо-" и не дают покоя сердцу, разуму человека смириться с пустотой. Эх, если бы не война! Я бы все успел сделать! Но война пришла. И ты в ней. Значит война - это тоже жизнь? Война как испытание - достоин ли ты звания человека или не достоин! Вот я в разведке, может, это мой последний бой? Одна пуля решает все! Мгновение решает все: жить мне или не жить. Страшно! Но рядом Лиманский и этот ефрейтор. Они же не дадут погибнуть! Так и я не дам им умереть! Все хорошо! А дома уже утро. Там тепло. Мама писала, что вишня зацвела. А птицы почему-то грустные. Зато детей полон дом. Эвакуированных разместили по семьям. Детский смех и даже плач уводит от плохих мыслей. Интересно, а где Дина сейчас? Взглянуть бы на нее и успеть бы сказать ей, что я защищаю и ее тоже. И пусть она нас с Женей ждет в гости..."

Куаныш обернулся на друга. Руки Лиманского сжимали автомат. "Какие у него тонкие пальцы. Недаром он считался лучшим пианистом у себя на курсе. Вот он и будет в моей симфонии играть главную партию на фортепьяно. А Соня будет солистом..." Так он мечтал и размышлял с первых дней пребывания на фронте. Это и помогало Куанышу не привыкать к войне, но помнить, зачем он здесь. Нельзя, никак нельзя к войне привыкать. Плохо это.

Через два часа разведчики были на месте. Кучмагра приказал солдатам залечь в кустах и пояснил, что офицера он берет на себя, а Каймолдаев и Лиманский должны будут сначала убрать солдат, как только те появятся у большого валуна. Сам ефрейтор укрылся с противоположной стороны дороги ближе к обочине. Черная, как огромная гора, туча поглотила луну, и мрак тут же проник во все лесное пространство. Черный, ощущаемый и вязкий.

- Слышь, Куаныш, - зашептал Лиманский, - где там твои лунные цветки, Айгули, пусть выйдут из-за туч. Ни хрена же не видно. Где офицер, где солдат - не разберешь!

Лиманский даже не заметил, как первый раз за все время дружбы назвал его по имени.
- Появятся, вот увидишь, Айгуль - это ночной цветок.

Вместе с темнотой наступила и тишина. Но тишина какая-то тревожная и зловещая. Как вдруг откуда-то из темноты в это безмолвие ворвались мягкие ритмы очень популярной мелодии. Лиманский прислушался. Господи! Так это же "In the mood" в исполнении оркестра Глена Миллера.

Звучание его оркестра нельзя спутать ни с чем другим! Музыка шла из немецких траншей. Евгений очень хорошо знал эту мелодию. Именно ее он в составе ленинградского джаз-коллектива пытался сыграть на репетиции. Лиманский закрыл глаза и сразу вспомнил мать. Ему казалось, что она там, где льется эта чудесная музыка. И что он в составе этого великого оркестра. И нет войны. Нет немцев. Нет стрельбы, и нет убитых. Он вспомнил и парторга консерватории, который устроил ему разнос по поводу его увлечения джазом как музыкой буржуазной и развращенной. На что Лиманский ответил, что разве может быть музыка буржуазной или социалистической, чем привел в бешенство парторга. Лиманского должны были исключить из консерватории, из комсомола, а это предполагало страшные последствия, но помогла война. Евгений ушел на фронт. С их курса добровольцами оказались пять человек, в том числе и его казахский дружок-скрипач Радик-Куаныш.

"А точно, кончится война, захвачу маму и покажу ей звездные степи Радика, - мечтал Лиманский, - потом возьму его и пойдем мы искать Дину. Найдем, обязательно найдем, и я, как и Радик, буду сочинять свои пьесы и приеду со своим оркестром в Алма-Ату. Как хорошо… вот сейчас возьмем этого немца, вернемся в часть и поговорим с Радиком, кстати, надо не забыть поделиться с ним планом, как можно разыскать эту Дину".

- Лиманский, Женя, - дернул за рукав Каймолдаев, - прислушайся, по-моему, кто-то идет.
- Да, и их человек пять, - согласился Лиманский.

Оба разведчика стали всматриваться в темноту. Краешек Луны выглянул из-за тучи и едва осветил дорогу. В сумерках обозначились каски немецкого патруля.

- Спасибо, Айгуль, лунный цветок, спасительница наша, - прошептал Лиманский и прицелился.

Все произошло быстро и четко. С первыми выстрелами ефрейтор выскочил из засады и набросился на немца в фуражке. Сбив его с ног, Кучмагра быстро стащил его в кусты. Подбежали Каймолдаев с Лиманским. Они связали немцу руки, вставили кляп, подхватили его под руки и бросились в лес. Ответный огонь немцев начался с некоторым опозданием. Лес зашумел, загудел от свиста и взрыва мин и трассирующих пуль.

- Ложись, мужики!!! Кто-нибудь прикройте немца. Не дай бог ранит или убьет. Тогда и нам конец! - крикнул Кучмагра. Бойцы залегли в небольшой воронке.
- Ребята, я остаюсь здесь, подожду, может, преследовать будут. Если что, прикрою. А теперь быстро отсюда. И немца доставьте. Он нас троих дороже сегодня.
Двое разведчиков выползли из воронки и, вытащив немца, побежали дальше. Взрывы и стрельба оставались позади. Добежав до конца опушки леса, Лиманский сбил немца и сам повалился на землю.

- Все, Куаныш, перекур. Не могу бежать. Да и зацепило меня, кажется. Давай сюда фрица, - задыхаясь, произнес Лиманский.

Каймолдаев знаками заставил немца прилечь, а сам сел рядом, прикрывая "языка" корпусом.

- Куда тебя ранило? В ногу?
- Да ничего. Так себе, царапина, - отмахнулся Лиманский.
- Ну вот тебе и сказки венского леса, - сказал Куаныш, - Лиманский, а давай проверим его документы?
- Проверь и руки ему развяжи, теперь никуда он не убежит, - устало сказал Лиманский и стал осматривать рану.
- Женька, смотри, что у него, - Куаныш протянул стопку фотографий. Несколько из них были цветными.
- Нет, ты на эту фотку посмотри! - Куаныш направил фонарик на Лиманского.
Лиманский взял фотографию и замер. На цветном фото в два ряда стояли и сидели молодые парни с музыкальными инструментами в руках. Облокотившись на рояль, сидел совсем юный музыкант.
- Эй ты, фриц, это ты, что ли? - толкнул перепуганного немца Лиманский.
- Их бин нихт Фриц. Их бин Удо, - тыча в грудь, пролепетал немец.
- Ты музыкант, что ли?
- Яа, яа, их бин айн пайанист, - отвечал пленный и быстро протараторил. - Иш хабе ин айнем джяаз клаб гешпильт.
- Так это ты пластинку включал? - спросил Лиманский.

Немец пожал плечами и помотал головой, не отрывая взгляда от Куаныша. Он почему-то опасался этого азиата. Пленный понимал, что его в любую минуту могут убить эти двое и готов был оттянуть ту минуту, которая отделяла его от смерти, цепляясь за неожиданно свалившийся шанс пожить эту минуту, поговорить и подышать. Пусть спрашивают, что хотят, и я буду говорить, говорить. Только нельзя останавливаться. Ну вот о чем был последний вопрос? О! Майн Гот!

- Куаныш, как на немецком "пластинка"? - спросил Лиманский.
- Не знаю. А ты назови имена музыкантов с пластинки. Может, тогда поймет? - подсказал Куаныш.
- Точно! Слышь, фриц, Глен Миллер. Знаешь? Играл? - тут Лиманский зашевелил пальцами рук, как бы играя на воображаемом пианино.
- О! Яа, яа, Глен Миллер, яа, яа музикауфнамэ. Ин зэ мууд, - и придвинулся к Лиманскому.
- Да, ин зэ муд! - воскликнул Лиманский и хлопнул по плечу немца.
- Слышь, Куаныш, он музыкант. Джазовый пианист. Он свой, - воскликнул Лиманский.
- Удо, я тоже пианист. Джаз люблю. Джаз майн либэ. Глен Миллер. Во! - тыча в себя, улыбался Лиманский.
- Гут, гут! Джаз пиано гут! - воодушевился немец.

Разведчики сели напротив и наконец смогли разглядеть его. Это был молодой паренек, ничем практически не отличавшийся от них. Разве что немецкая форма да белесые ресницы. Выбирая фото, Лиманский каждый раз тыкал пальцем в изображения и спрашивал:
- А это кто? А какие немецкие музыканты джаза известны в Германии?

Немец, понимая, что речь идет о музыке и о джазе, снял фуражку и тоже придвинулся к разведчикам. Он многим хотел поделиться с этими русскими. За что полюбил джаз, как он не пропускал ни одной репетиции оркестра и как его дядя Гельмут, вступивший в НСДАП (Национал-социалистическая немецкая рабочая партия), ругал, что джаз унизителен для настоящего немца, что это музыка черных, а он, Удо, пытался спорить, что музыка не бывает черной, белой, а есть просто хорошая музыка или гениальная:
- Erich Barkhard beruhmter deutscher Jazzmusiker. Ich liebe auch Jazz. Es gab Jazzbands in Deutchland, aber Hitler verbot Jazzmusik.
- Че он насчет Гитлера сказал, Куаныш? - услышав ненавистное имя, обратился Лиманский.

Немец, почувствовав угрозу в словах Лиманского, тут же стал оправдываться:
- Найн, найн. Гитлер найн джаз дойчланд, - затараторил пленный и отчаянно замахал руками.
- Я так понял, что Гитлер у них запретил джаз, - вступил в разговор Куаныш.
- Даа, совсем как у нас. Странно, и у них, и у нас джаз не в почете. Наверное, те, кто готовится к войне, больше интересуются маршами, - подумал Лиманский, а вслух произнес:
- А мать у тебя есть? Или любимая?  
Немец продолжал смотреть на Куаныша.
- Мутер? Мутер? И либэ фроляйн?  
- О! яа, яа. Иш хабэ нур айнэ мутер унд фроулен. Диана, - заулыбался немец.
- Ого! Радик, радуйся, еще и немецкую Диану в гости пригласишь, - пошутил Лиманский.
- А что? Может, эта война последняя, и люди поймут наконец, что лучше в гости ходить друг к другу с музыкой, чем с оружием, правда, Удо? - подмигнул Куаныш.
- О, яа. Натюрлих! - улыбнулся немец на всякий случай.
- А Диана у тебя красивая, Удо? - спросил Лиманский, выдвинув большой палец и показывая фото с белокурой улыбчивой девушкой на фото. Немец понял и ответил, тоже подняв большой палец вверх:
- Schon fur mich.
- Красивая для меня, говорит он, - перевел Куаныш. 
- Это он точно сказал, Женя, всякому, кто любит, его женщина красивее всех.
- Да подожди ты с любимыми! Я так давно мечтал поговорить о джазе с настоящим европейцем! Это же от них, оттуда! - радовался Лиманский.

Пленный хотел еще многое рассказать о себе, о том, что у его матери сегодня день рождения, о том, что его невеста и подарила эту пластинку и стала талисманом для Удо, о том, как он починил старый патефон, найденный в какой-то польской деревне, а еще о том, как он мечтал вернуться домой и жениться на своей Диане. Но не успел он ничего этого рассказать.

- Уф! Здорово, мужики! Ну че там, немец жив? - выскочил из-за кустов Кучмагра. - Черт, слава богу, погони не было. Постреляли жутко, конечно. Но успокоились вроде. Пуляет один только миномет, но это уже не так страшно. Ну че, мужики, заслужили мы вроде по медали. А если этот хрен еще ценные сведения передаст, то можем и на орден претендовать. Так то, ребята, щас главное - немца довести. Немного осталось, еще с километр, и все. Планшет смотрели, карты есть? Хотя не наше это дело. Главное, офицера взяли. Щас передохну и пойдем. Ну, че, Ганс, допрыгался? Допросят тебя и в расход! - ефрейтор посмотрел на немца.
- Как в расход? - испугался Куаныш, - вот так вот возьмут и расстреляют? И тихо прошептал:
- Он же музыкант.

Лиманский вздрогнул. Распахнутый и добрый до этого мир вдруг сник, скукожился и обозлился. Война вернулась.
- А нельзя попросить, чтоб его не расстреливали? Как думаешь, ефрейтор? - тихо спросил Лиманский.
- Вы что, совсем, что ли, юные?! Ну похлопочи, рядом встанешь к стенке. - спокойно ответил ефрейтор. - Никто с ним возиться не будет. Полк в наступление идет. И что, с ним таскаться теперь? Думайте башкой!

Немец обреченно смотрел на Лиманского и Каймолдаева. Животный страх смерти мгновенно поглотил слабую, едва начавшую дышать надежду на жизнь. Вот ведь недавно эти люди говорили и улыбались. О музыке беседовали. О моей Диане. Они же сами спрашивали. А пришел этот третий, и что же произошло. Может, не все рассказал о джазе? Немец посмотрел на ефрейтора.

- Их бин мюзикире. Их бин джазпианист, гэрр официиер, - продолжал лепетать немец.
- Все вы сегодня убийцы - и пианисты, и трактористы, - отмахнулся Кучмагра.

"Сукаааа! Ну почему, ну почему именно ты вылез в этот дозор? Почему не кто-нибудь другой? - билось в мозгу Лиманского. - Зачем я все это вижу? Каких-то десять минут назад не было войны! Просто сидели три музыканта и говорили, слышишь, ефрейтор, о музыке, о нормальной жизни. Говорили и понимали друг друга! Как? Как же я забыл, что ты, Удо, пленный и ты умрешь. Сегодня же. А потом как жить мне, как жить Куанышу?"

Лиманский посмотрел на немца, но не выдержал его взгляда, отвернулся. Немец все понял и смиренно опустил голову. Каймолдаев, прикрыв глаза, медленно раскачивался в такт какой-то беззвучной грустной мелодии, похожей на молитву. Никто из них так и не привык к войне.

- Ну вот что, бойцы, утрите сопли, через три минуты уходим. А я пока, ну сами понимаете, отойду.

Из немецких траншей послышался гулкий хлопок, а за ним и другой. Звук летящих мин приближался. Вернувшийся Кучмагра обнаружил тела трех солдат. Ефрейтор поднял планшет немца, сложил окровавленные фотографии в китель убитого и посмотрел на Лиманского и Каймолдаева.
- Мы вернемся и заберем вас отсюда, разведчики своих не бросают, ни живых, ни мертвых.

Медленно убывала луна. Она прощалась с музыкантами навсегда".

Автор: Нурлан Хэм