counter.yadro.ru
МИКС
27 января 2017 | 13:29

Холокост глазами детей

Нурлыайым Нурсаин Корреспондент

ПОДЕЛИТЬСЯ

© dailymail.co.uk © dailymail.co.uk

Холокост - страшное слово, красной нитью вписанное в мировую историю. Нацистский "конвейер смерти" уничтожил тогда (по данным ООН) около 6 миллионов человек! Это настолько огромная цифра, масштабы которой невозможно вообразить. Вы растеряетесь, даже если попробуете подумать о тысяче убитых.


Холокост - страшное слово, красной нитью вписанное в мировую историю. Нацистский "конвейер смерти" уничтожил тогда (по данным ООН) около 6 миллионов человек! Это настолько огромная цифра, масштабы которой невозможно вообразить. Вы растеряетесь, даже если попробуете подумать о тысяче убитых.

Сегодня, 27 января, в день памяти Холокоста, хотелось бы поговорить не о зверствах фашистов и их пособников и не о страданиях евреев - об этом уже написано и сказано немало. А о том, как те события видели дети. TengriMIX делится с вами воспоминаниями двух женщин, будучи детьми заставших не только ужас и нечеловеческие условия гетто, но и геройство тех, кто рисковал жизнью ради спасения других.

Анна Ступницка-Бандо: "Я не помню, как вышли из гетто..."

Меня зовут Анна Ступницка-Бандо. Во время немецкой оккупации жила в Варшаве, на Жолибоже (район Варшавы), на улице Мицкевича, 25 с мамой и бабушкой. Моя мама, по профессии учительница, во время оккупации не работала по своей профессии, только лишь занималась пропиской и административными делами в разных домах - на Жолибоже, в Старом городе и частично в Варшавском гетто. И потому имела пропуск для двух персон, и иногда брала меня с собой для того, чтобы в школьной папке проносить хлеб и мармелад для такой, какой-нибудь замеченной мамой, очень бедной многодетной семьи, часто, с 7 детьми.

Ну, и однажды мама сказала мне, что завтра выведем еврейскую девочку. Вошли мы, как обычно, в это гетто, неся такие книжки для документов по прописке, похожие на те, что в школе бывали. Потом мама занялась какими-то своими делами. Через какое-то время в комнату, где мы были, пришел мужчина с девочкой. Это был Хилларий Альтер со своей дочкой Лилианой. И было такое очень грустное прощание, которое запало мне в сердце… Даже через столько лет, говоря об этом, вспоминаю это, и плакать хочется. Скорее всего, девочка не представляла себе, что отца она больше не увидит, а он - знал, что наверняка уже никогда они не увидятся…

Ну, они попрощались, и мама сказала нам: поменяйтесь верхней одеждой. Была зима, (а это был конец января 1941-го или начало февраля 1942 года), и на нас были зимние пальто. И мы поменялись этими пальто. Она одела мое школьное темно-синее, с таким очень бордовым воротничком и берет с эдельвейсом. Это была нарядная одежда, я в ней ходила еще до войны повседневно. А я надела ее пальто зеленого, очень яркого цвета. И, конечно, моей мамочке казалось, что оно бросается в глаза. Дала нам те книжки подмышки - ей одну, мне другую. И сказала - решительным шагом пойти недалеко, к проходной, с высоко поднятой головой. Так мы и сделали. Прошли мы с теми книжками к проходной, с высоко поднятой головой.

Для меня это было страшным переживанием, - я даже не помню того момента, как мы оказались за границей гетто. Там нас должны были ждать условленные дрожки. Но, к сожалению, из-за этой нервотрепки я не смогла найти этих дрожек, - они должны были быть где-то на боковой улице. Ну, через какое-то время немножко остыла, нашла те самые дрожки - и мы поехали на Жолибож, где бабушка ждала нас к ужину. А мама, не знаю, каким образом, вернулась на следующий день. С той поры Лилька стала моей сестрой. Мама сделала ей документы на свое гражданское имя. Ее звали Крыся (уменьшительное от Кристина) Войтекувна, и через все эти годы до конца войны мы жили в двухкомнатной квартире на Жолибоже.

Но кроме Лильки, периодически приезжал к нам парень - Рышард Гринберг, который был у моей тетки в Средместье (район в центре Варшавы). Как только там было что-то небезопасно, он садился в дрожки и приезжал на Жолибож, к нам. Ну и мама ему также оформила документы на имя Рышарда Лукомского. Кроме этого ежедневного гостя у нас бывал доктор Николай Боренштейн из Лодзи, хирург-гинеколог, которому мама также сделала документы на имя Николая Борецкого. С этим именем он и остался после войны.

Все, конечно, кроме Лильки, сохранили те фамилии, которые приняли. Выжили все. Были моменты хуже, были лучше... Было такое обычное житье, знаете, - тяжелое. Мама должна была зарабатывать на себя, на меня, бабушку, да и на Лильку. Но как-то мы все же пережили все - и Варшавское Восстание, и эвакуацию, и пятидневное пребывание в Прушковском нацистском лагере, и трехдневный вывоз в запломбированных вагонах для скота - без крыши. Потом нас из этих вагонов выбросили где-то на юге Польши, под Миховым, в таком имении - имении семьи Крашевских. И там мы прожили, вместе с Лилькой, до конца войны.

Вернулись мы в Варшаву. Лилька обратилась в еврейскую общину. С помощью общины она нашла свою тетку, жившую во Франции, потом вышла замуж и след ее потерялся. Понимаете, она сменила фамилию. Девичья фамилия была Альтер, а вышла замуж за Видлера, тоже спасенного еврея из Кракова. Мы с мамой искали ее через Красный Крест, но нам отвечали, что неизвестно, что с ней случилось, даже имени не нашли. Но все же удалось нам найти друг друга. И до сегодняшнего дня созваниваемся - она живет во Франции, в Компьене, поддерживаем контакт.

Я была у нее в Париже, месяц провела на экскурсиях. А она не хотела приезжать в Польшу, потому что впадает в депрессию: понимаете, такие переживания… родители погибли… Но все как-то прошло - все не было так плохо, дети не понимают до конца трагедии, ведь жили не в подвале, прятались не во рвах. Мы жили обычно, в двух комнатах с кухней, хоть и тяжело. Ну, что там могло случиться?!

Лилька приехала на открытие музея истории польских евреев в 2013 году.. После стольких лет, с 1945 года для нее это было страшное переживание. Поехали мы на Жолибож, увидели тот дом, вышли мы на тот дворик… Во времена оккупации нам казалось, что этот двор - большой; и там такая горка была, с которой мы вечерами, после наступления темноты, съезжали на санках. А оказалось, что эта горка не была так велика!..

Переписываемся, говорим по телефону... Я врач по профессии. Когда она мне звонит, что-то ей советую.

Все мы все же пережили войну...

Дети Холокоста. Чудо спасения.

Катажина Андреев:

Мне было 14 лет - отец мне все время говорил: вот будет тебе 14 лет - расскажу тебе что-то важное. Что можно мне важного рассказать? Откуда дети берутся?!.. Отец усадил меня и рассказал о семье. Что я родилась в гетто в 1942 году. В возрасте трех месяцев вынесена оттуда не своим отцом, а полицейским. Несколько недель укрывали меня в каком-то доме. Было опасно. Люди, которые помнили мою маму перед войной, знали, что она еврейка, отец же был поляком. И, что очень важно: несколько недель меня укрывал офицер вермахта, немец, в немецком квартале. Он был мужем польки, подруги моей мамы.

Как только мой отец нашел другое место укрытия - в Люблинском воеводстве, в такой глухой деревне, он вывез меня, и все время до конца войны я провела под опекой людей в той деревне, а мама пряталась в другом месте. Отец приезжал из Варшавы на велосипеде, не знаю, наверное, раз в неделю... Привозил деньги и возвращался, доставлял листовки, иногда - оружие для Армии Крайовой.

Как кончилась война, мы встретились. Моя мамочка никогда не хотела рассказывать о прошлом. Все, что я знала тогда, знала от отца. Мама также не хотела жить в Прушкуве. Хотя род моей мамы из Прушкува. И хотя там остался и дом, мама поехала один-единственный раз, в 70-каком-то году, когда приехала ее приятельница из Канады - жена того самого немца. Тогда они вместе поехали в Прушкув. Это была тема табу.

Удалось мне с мамой все же поговорить. Ирония судьбы, что с мамой удалось поговорить об этом за три недели до ее смерти. Она рассказала о прадеде, очень важном человеке из нашей семьи - он был основателем еврейской общины в Прушкове, одним из двух приобретателей земли под киркут (еврейское кладбище). На территории своего приобретения, на свои деньги он построил деревянную синагогу и микву (бассейн для ритуального омовения). Это был прадед, он умер то ли в 14-м, то ли в 17-м году. И таким образом и в годы войны, и после я была счастливым ребенком - у меня были оба мои родителя. Но это не мешало мне до боли тосковать о моих дедах и тетках, ведь не сохранилось ни одной фотографии. Я ведь не знаю, как выглядели мои деды и тетки.

Еще знаменательный факт: мой отец ведь вывел из гетто и младшую сестру моей мамы. Но она через два дня настояла, что ее место вместе с родителями, и вернулась в гетто. И никогда ни я, ни моя мама не узнали, при каких обстоятельствах они погибли. Именно поэтому я пришла в общество детей Холокоста.

Я обратилась в Еврейский институт с просьбой и вопросом, есть ли какой-то след смерти и какие-то подробности смерти членов моей семьи. И оказалось, что общество детей, спасенных от Холокоста, - это мое место, я сюда пришла и теперь - среди своих. Необычно волнующе для меня до сегодняшнего дня, что оказалась там, где могу говорить все о том, кем мы были. Этим я обязана своему отцу. Потому что моя мама считала, что никогда не будет хорошего времени для евреев. Таким образом хотела меня уберечь...

Я думаю, что после всего, что пережила моя мама, она все время жила с невероятным ощущением вины, что выбрала жизнь. Ведь все погибли. И та ее сестра, что имела шанс спастись, она была очень семитская, считала, что ее место с родителями, а моя мама все же выбрала жизнь... Родители поженились в ноябре 1939 года, была война. Отец думал, что таким образом спасет маму. А я родилась в 1942-м. Было ли это правильно?.. Я понимаю маму. Это было, безусловно, чудо. Конечно, у нас было и замечательное время. Мы все себя чувствовали достаточно безопасно. Но это очень зыбко.

У меня постоянно в памяти слова моей мамы... Мы с моей 20-летней дочкой поехали в Штаты на краткое пребывание, и, прощаясь с мамой, с полным ее согласием, она даже финансировала эту поездку. Последним ее напутствием было: езжайте и вообще не возвращайтесь. Это было для меня невероятным шоком. Год 1981-й. Это был июнь. И можете себе представить, что я со своей дочкой долетела до Соединенных Штатов 28 июня, а моя мама умерла 29-го... Как будто исполнила миссию. То, что должна была сделать... Эта новость застала меня в США, и у меня тогда не было возможности сразу вернуться. Я нарушила обещание, которое дала моему отцу, когда мне было 14 лет. Но, думаю, что грех мой прощен. Была огромная семья из нескольких десятков человек, а выжила только моя мама, ну и я, как наследница, родившаяся во время войны.

Я замужем вот уже как 56 лет, у нас есть дочка, которая живет в Соединенных Штатах, ей 29 лет. Она там осталась после учебы. И еще. У меня есть младшая сестра, у которой тоже дочка. И та тоже осталась в Штатах. Таким образом, я как бы исполнила просьбу мамы.

Автор: Владимир Петрович Решетов,
руководитель отдела по связям с общественностью музея Рижского гетто и Холокоста в Латвии (г. Рига)

Благодарим автора и Ассоциацию "Мицва" за предоставленную информацию.

Читайте также