ПОДЕЛИТЬСЯ
У каждого из нас в жизни были летний лагерь, походы и первая любовь. И воспоминания о первых чистых чувствах и связанных с ними переживаниях надолго остаются в памяти. TengriMIX продолжает публиковать рассказы казахстанцев и на этот раз делится произведением Нурлана Хэма об уроженце Алматинской области.
У каждого из нас в жизни были летний лагерь, походы и первая любовь. И воспоминания о первых чистых чувствах и связанных с ними переживаниях надолго остаются в памяти. TengriMIX продолжает публиковать рассказы казахстанцев и на этот раз делится произведением Нурлана Хэма об уроженце Алматинской области.
"В 7 классе на перроне вокзала Алма-Ата 2 где-то около шести вечера в ожидании поезда Алма-Ата - Кокчетав я влюбился в девочку из параллельного класса.
Дело в том, что еще зимой мы запланировали выезд куда-нибудь подальше от гор: в степи, леса, и классная выбрала Боровое. "Дикарями". Собралось нас человек 15. Ну, взяли палатки, спальники, набили рюкзаки вещами, снедью и поехали. Руководили группой наша классная, учительница каких-то младших классов и ее муж-фотограф. Он должен был делать фоторепортаж, а мне поручили вести походный дневник, вот и вручили огромный разлинованный альбом для рисования.
И вот эта девочка тоже поехала с нами. Назовем ее Марлен Дитрих. Вспомнили образ этой великой немецкой актрисы? Короче, влюбился я. Я ее и раньше видел - там, в школе. А влюбился почему-то на перроне вокзала.
С этого часа мой отдых был испорчен. Не то чтобы испорчен, просто с кучей хлопот и нервотрепки, как это бывает у начинающих влюбленных. Меня уже не привлекала ни сама романтика железнодорожного путешествия, ни предстоящие рыбалки, ни ночевки в палатке, ни обеды, приготовленные на костре, ни сами посиделки вокруг костра. Я думал только об одном - быть рядом с ней, очертить тот круг, за линию которого никого не впускать и не выпускать ее. Как это бывает, если в компании присутствует понравившаяся тебе девочка, то обязательно найдутся своего рода конкуренты, какой-нибудь школьный чемпион - бегун со значком ГТО на пиджаке, непременно один балагур-весельчак с анекдотами, игрок на гитаре с одной и той же заунывной песней о генералах песчаных карьеров, молчаливый отличник, ну и еще какой-нибудь веселый гад, которые сознательно или нет, отвлекают ее внимание на себя. Весь этот "оливье" и присутствовал в той поездке. К сожалению, я не соответствовал ни одному из вышеуказанных параметров и способностей. Я был маленького роста, с торчащими ушами, худой, не отличник, единственное, как я мог на себя обратить внимание Марлен - моей официальной должностью временного летописца. Все хотели быть упомянутыми в дневнике.
Первым делом надо было втянуть ее в мой сектор обзора. А ехали мы в плацкарте, поэтому мне удалось уговорить одного пацана поменяться местами. Таким образом, я стал хозяином заветной боковушки напротив ее отсека, откуда мог лицезреть всю эту 4-местную компанию, где на верхней полке должна была почивать юная Марлен Дитрих. Первый ужин в купе. Стол был завален стандартной поездной едой: вареные яйца, отварные куриные ножки, колбаса, помидоры, огурцы и немецкие булочки с яблоками. Я тоже вложил в общую трапезу приготовленные бабушкой баурсаки. Это был верный способ быть услышанным. "Корми женщину!" - как-то говорила мне бабушка. Сидя за общим столиком, я аккуратно так передвигал баурсаки в сторону своей избранницы. Но они не доходили до адресата, потому что баурсаки перехватывала сидящая рядом с Марлен ее подружка. Пусть она будет Нонной М. Все мои вкусности исчезали в ее большом рту. При этом она приговаривала, типа, ой как вкусно, Нурлик, а есть еще?
Отравлю дуру - поначалу гневался я. Хотя зачем? А обернем-ка ее дерзкий аппетит в рекламную акцию! Так пусть ест - только пусть упоминает мое имя.
Я и переключил доставку баурсаков на Нонну. Она съела все. И замолчала. Так бывает. Сытый человек уже в другом мире пребывает и немедленно забывает о кормильце. Да и баурсаки закончились. Марлен глядела в окно и улыбалась темноте.
… Вот если бы крушение поезда, думал я. Горит вагон, шум, крики, плач. Все выбегают из горящего вагона, расталкивая друг друга и вопя. Кроме меня. Я беру Марлен на руки и мы последними вываливаемся из вагона. В ту же секунду вагон взрывается.
- Спасибо, Нурлик, - шепчет полуобгоревшая Марлен вся в струпьях и пепле, обхватив мою шею.
Нет, не так. Не надо ей гореть. Горю только я один. Я, разбиваю окно, выбрасываю свою Марлен, и кого-нибудь еще (пусть он будет ответработником), тем самым спасаю ее от огненного ужаса. Сам я, разумеется, уже объят пламенем и последнее, что я слышу сквозь крики и дым:
- Спасибо, дорогой, - и Марлен Дитрих рыдает на плече своей подруги Нонны М. А потом приходят посмертная слава и почет, уже ненужные мне, но так необходимые пионерской организации школы. И тут меня растащило!
Улицу, на которой живет Марлен, называют моим именем, а заодно переименовывают школу и на мою парту прикрепляют табличку, что за этой партой сидел я и никого за нее не садят (все как у Ленина), кроме моей Марлен. В местной газете появляется статья под названием "Подвиг пионера", или "В жизни есть место подвигу", или "Сам погибай, а товарища выручай", или "Он не мог поступить иначе", а местный поэт быстро сочиняет поэму обо мне. Я даже придумал для него первую строчку: "Прощай, мой брат из Каскелена, целую нежно галстук твой…"
Хоронит меня весь район. Мою урну с пеплом (это все, что осталось от меня после пожара) торжественно несут через весь город на кладбище. Машины сигналят. Предприятия района взяли на себя дополнительные обязательства по повышению производственных показателей. Так, местный хлебозавод выпек булок на 58 процентов больше намеченного плана, колхозники на полях с утроенной силой принялись собирать помидоры, при этом беспрестанно плача, а знакомый мамы - бригадир вышел с предложением назвать сорт какого-нибудь овоща в честь моего подвига так, чтобы в нем отразилось не столько мое имя, а сколько сам факт того, что именно на этой благословенной земле рождаются и благоухают не только овощи, а еще она плодит таких ребят, как я. Ну, например, новый сорт свеклы или капусты "Пионер из Каскелена", короче весь ассортимент овощей и фруктов от местного совхоза. Колхозники дружно подхватили инициативу. Секретарь райкома зачитывает прощальную речь, которая то и дело прерывается его же рыданиями, а потом он пешком уходит на работу. После погребальных дел все покидают усыпанную цветами мою могилу, кроме Марлен. Смеркается. Она вся в черном, и на этом фоне ярким огоньком светится ее пионерский галстук. Ее сгорбленная в трауре фигура долго сотрясается среди всей этой вечерней печали.
Представленная мною картина так растрогала меня самого, что я заплакал. Так и уснул под монотонный перестук колес и приятную вагонную качку.
Я помню, что в дневнике во время самой поездки на поезде самым первым наблюдением было следующее: "Утро в поезде. Встали. Умылись. Поели. Вовка достал и положил на стол свои последние яйца. Два всмятку и два вкрутую. Степь не отстает от поезда уже второй день. Она даже обгоняет нас".
Темной ночью мы прибыли в Боровое. Установили палатки в местном парке и разлеглись. Как вы понимаете, на третий день совместного путешествия, исстрадавшись от своих фантазий и чувств, я уже не мог ни есть, ни спать. Я думал только ней - о Марлен Дитрих. Я стоял у сосны. Ночь. Луна. Сверчки. Тут меня посетили новые фантазии. Спит вся страна. Гимн Советского Союза отыграл отбой. Марлен тоже спит. И вдруг налетели китайцы. И ненавистный Мао Цзедун во главе всех хунвэйбинов оказывается в Боровом - он хочет выкрасть Марлен. Пока то да се, я распорол палатку и вытащил за ноги мою сонную возлюбленную. Мы с ней убежали в глубь соснового бора и счастливо зажили в шалаше.
Я бы и сошел с ума в своих фантазиях, если бы не услышал, как Марлен говорит Нонне, что проголодалась и съела бы все что угодно. Нонна, естественно, подтвердила, что тоже не прочь чем-нибудь подзарядиться. И я вспомнил, что где-то у меня был шоколад. Я залез в рюкзак и достал его. Но как передать эту плитку любимой? А само небо благословило меня в ту ночь. Вдруг палатка зашуршала и из нее выползла Нонна.
Как неудобно лежать, - бурчала она. - Господи, и есть хочется.
За ней появилась и моя Марлен. И над палатками появилась вторая луна. О, Ночь! Как я тебе благодарен за то, что я могу видеть только Марлен и никого более, голодный желудок Марлен, спасибо тебе, что ты не дал ей уснуть, шоколадка, как хорошо, что ты спряталась среди полотенец в рюкзаке и я не нашел тебя в поезде, бабушка, и тебе спасибо за маму, которую ты родила, а та, в свою очередь, меня и именно тогда, когда это получилось и поэтому я сейчас здесь, рядом с Марлен в Боровском парке, и за дядю спасибо, который повлиял на решение мамы отпустить меня в это путешествие, потому что был в легком подпитии и, как все нетрезвые интеллигенты, становился добрым и чутким, спасибо тебе, тот стакан винища, который преподнес моему дяде его незнакомый собутыльник, спасибо тебе, Нонна, за твоей неуемный аппетит и готовность уйти в ночь за поиском съестного!
Я отдал весь шоколад Марлен Дитрих. Кажется, она покраснела. Тогда наши девочки могли краснеть. Я вернулся в палатку. Мне было светло в этой кромешной темноте.
Потом мы добрались до места. Соорудили палаточный лагерь. А лагерь - это режим. Утренняя зарядка, утренний туалет, завтрак, ну и разного рода походы в лес, местные музеи, горы и озера. И все это строем и с песней. Нас разделили на дежурные звенья по три человека для готовки пищи. Я, разумеется, попал в то звено, где были Марлен и еще одна девочка. Не помню ее имени. Что-то созвучное с Леной или Галей, а может быть, Надя, а может, Света или даже Зубейда. Марлен - повар, я - кухонный рабочий, костровой, подносчик продуктов. А еще я взял на себя обязанности мойщика трех ведер, в которых готовили первое, второе и чай - я не хотел, чтобы у Марлен грубели руки...
А знаете, что мне запомнилось больше всего в этом походе? Два эпизода. Они во мне навсегда. Они сегодня сделали меня таким, какой я есть. Сейчас расскажу.
В сосновом бору много ягод. Особенно земляники. В свободное время мы ходили собирать ее. Медленно передвигаясь от дерева к дереву, от поляны к поляне. Земляника была безумно вкусной и красивой ягодой. Так вот, я так и не поел земляники тогда. Я все относил Марлен. Набирал полную панаму и высыпал в ее ведерко. И уходил. А она молча все это принимала. Но когда она уходила к девчонкам, я слышал ее смех. Это был смех благодарной женщины. Да, да именно женщины, мужчина которой принес добычу.
В тот день мы дежурили на кухне. С ночи лил дождь. Я успел укрыть под навесом дрова, набрать воды в два ведра, подготовить продукты на завтрак. Почистил и промыл рис, банку с молоком поместил в яму и прикопал землей, чтоб не скисло, нарезал сливочное масло по порциям и ушел в палатку к пацанам. Встал я рано и решил завтрак приготовить сам. Не хотел будить Марлен. А зачем? Дождь, сырость и грустная погода. А в такую погоду только и спать. Так пусть девочка поспит. Я могу сам все это приготовить. Да и мне, честно говоря, хотелось побыть одному в то утро. Огонь под чаем разгорался, закипала вода, как вдруг я почувствовал чье-то легкое прикосновение. Я не оборачивался. Я знал, что это она. Мы молчали. Она присела на камень. Мы смотрели на огонь. У нас был свой молчаливый диалог. Я понимал, что говорит она, она понимала меня. К завтраку дождь подустал. Тучи, выплюнув последние капли, разошлись. Выглянуло солнце...
Я вот о чем подумал сейчас. Если бы школьная любовь завершалась созданием семьи, то это были бы самые крепкие семьи".
