Заключенные проломили стену между женской и мужской зонами. История из Жезказгана

На территории Жезказгана есть развалины Степлага - лагеря для политических заключенных, входящего в систему ГУЛАГ. Там в начале 50-х годов XX века произошло событие, известное как Кенгирское восстание заключенных. Осужденные устроили бунт, пробили перегородку между женской и мужской зонами и на 40 дней организовали в лагере своего рода республику с собственным внутренним радио. Корреспонденты Tengrinews.kz побывали у стен бывшего Степлага и пообщались с дочерью поэта и художника, который отбывал срок в том лагере, а после освобождения как архитектор строил Жезказган.

Раннее утро. Старенький автобус неторопливо везет нас из аэропорта в город. Едем по пыльной дороге. Колышутся занавески, в окнах проплывают серые пейзажи из дачных домиков, дымящих труб и местного завода с угрюмой надписью "Корпорация".

Остановка. Заходят пассажиры. И снова мы продолжаем свой размеренный путь.

Наверное, люди в прошлом себе по-другому представляли 2020 год. Вот и нам, сидящим в этом видавшим виды автобусе и наблюдающим все эти картины, тоже временами не очень-то верится, что мы не в прошлом.

Впрочем, приехали мы сюда как раз ради прошлого. Захотели своими глазами увидеть то, что осталось от события, которое случилось здесь 66 лет назад.

Об этой истории можно узнать в книге "Архипелаг ГУЛАГ", в художественном фильме "Людоед" и в печатных воспоминаниях очевидцев тех дней. Речь идет о Кенгирском восстании заключенных, произошедшем в 1954 году.

Это случилось в мае в третьем отделении Степлага, которое находилось в поселке Кенгир, сейчас это территория Жезказгана.

Пересев из автобуса на пойманное в центре авто, мы направились в село с табличкой "Кенгир". Как позже выяснилось, это была наша ошибка. Но случайно встретившийся нам местный аким подсказал: то, что мы ищем, находится не в их ауле, а в самом городе Жезказгане, который раньше и был поселком Кенгир.

"Я как раз еду в город, поехали, подвезу", - сказал аким и доставил нас к мемориалу, посвященному людям, погибшим в Степлаге. На памятных досках упоминаются литовцы и украинцы, но на самом деле в Кенгире содержались люди очень многих национальностей.

"В феврале 1954 года было первое потрясение. В тот день я работал на ДОЗе (деревообрабатывающем заводе). Дело было к концу рабочего дня. С вышки охранника раздался выстрел. Заключенный, мочившийся вблизи предзонника, замертво упал ничком. Предзонник - это полоса, отгороженная колючей проволокой от основной стены, ограждающей территорию. Двухметровое пространство между стеной и колючей проволокой называлось предзонником, то есть запретной зоной", - вспоминает в своей книге "Спина земли" поэт и художник Юрий Грунин.

"Убитый в запретную зону не вступал. Он от холода не смог сдержать своей потребности и стал мочиться в сторону угла зоны, спиной к народу, но лицом к вышке, не подумав о гордом достоинстве часового. Возникло какое-то столкновение между прибежавшими конвоирами и заключенными (…).

Из разговоров на ДОЗе узнал, что убитый был баптистом, ему оставалось несколько месяцев до освобождения", - пишет Грунин, описывая события, которые предшествовали тому самому Кенгирскому восстанию.

Сам автор этих воспоминаний Юрий Васильевич Грунин ушел из жизни в 2014 году в возрасте 92 лет.

Его история такова: он учился на художника в Казани, оттуда ушел на фронт, попал в немецкий плен, его освободили английские войска, предлагали перейти к ним на службу, он отказался, потому что считал себя советским человеком, вернулся на родину, но там его осудили на десять лет лагерей, сначала отбывал свой срок в России, а потом оказался в казахстанской голодной степи Бетпак-Дала.

После освобождения из лагеря в 50-х годах Юрий Грунин работал архитектором и фактически строил город Жезказган, который вырос на месте поселка Кенгир.

К этому моменту мы еще вернемся, а пока продолжим рассказ о том самом Кенгирском восстании, свидетелем которого был Грунин.

На фото - Музей памяти жертв политических репрессий в поселке Долинка

"В воскресенье, 16 мая 1954 года в Карагандинской области вблизи поселка Кенгир (будущего города Жезказгана) в третьем отделении Степлага началось и продолжалось сорок суток то, чему не могли дать названия его противоборствующие стороны.

Впоследствии перестроечная периодика стала называть это затянувшееся чрезвычайное происшествие восстанием. А мне хочется хотя бы для себя определить, что же это все-таки было. Можно ли считать восстанием то обстоятельство, что нескольким десяткам уголовников приспичило "дорваться до баб"? Надо хоть теперь, через сорок с лишним лет, назвать все своими именами!" - пишет Юрий Васильевич.

"Cherchez la femme - шерше ля фам, ищите женщину, говорят французы. В том смысле, что первоначальной причиной чего-либо является женщина.

Взбудораженный лагерь стал свидетелем групповой сексуальной авантюры с хитро продуманным началом и непредвиденными жертвами в развитии этой авантюры. Молодые воры и бандиты (на тот момент в лагере, помимо политических заключенных, находились и уголовники, осужденные на большие сроки за ограбления и убийства - прим. автора) организовали свой первый бросок через три стены, но у них не хватило логики вычислить финал. Их вела слепая похоть.

А дальше покатился ком, вырастая в размерах, подминая под себя все большее пространство и ускоряя обороты. И его уже не могли остановить ни сами заключенные, ни охрана. Этот ком можно было разбить только применением ударных сил. Что и было выполнено через 40 дней. Кенгирское восстание - это не совсем точно. Кенгирский мятеж с трагическим финалом", - рассуждает Грунин.

Оставшиеся фрагменты Степлага в Жезказгане

Далее он приводит цитату из книги Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ":

"Бревном они рассадили ворота хоздвора, хлынули туда, а оттуда рельсом сделали пролом и в женскую зону".

При этом Грунин отмечает, что вместе с уголовниками в женскую зону пошли молодые люди, осужденные по политической 58-й статье (измена родине и проч.).

"Молодые из пятьдесят восьмой" - литовцы и украинцы - пошли в женскую зону для защиты женщин от блатных, если те попытаются их насиловать. Тут не было общих интересов, а у каждой группы свои", - пишет автор "Спины земли".

На фото - Музей памяти жертв политических репрессий

Далее он снова цитирует Солженицына: "При свете боевых ракет, запускаемых с вышек, все тот же капитан Беляев (сотрудник Степлага) ворвался в хоздвор извне, через его вахту, со взводом автоматчиков и - впервые в истории ГУЛАГа! - открыл огонь по "социально близким"! Были убитые и несколько десятков раненых. А еще - бежали сзади краснопогонники со штыками и докалывали раненых".

"Я пережил фронт и плен, Гитлера, Сталина и Берию, мне осталось одиннадцать месяцев до выхода на волю из этого каменного бастиона, меня уже сфотографировали на бесконвойное хождение - и вот все рушится..." - вспоминает Грунин. Сам он в бунте активного участия не принимал, объясняя это тем, что не было до конца понятно, на чьей стороне правда.

"На фронте был только внешний враг. А здесь мы все были в окружении войск, которые должны были подавить наше упрямство невыхода на работу. Кроме того, у меня было ощущение присутствия внутреннего врага: нами распоряжались заключенные в масках и без масок, с кинжалами и без кинжалов, которым мы должны подчиняться из страха перед ними. Кто придумал задним числом эту идеализированную сказку о единстве бастующих заключенных Степлага?" - пишет Юрий Васильевич.

На фото - Музей памяти жертв политических репрессий

В своей книге он приводит воспоминания других очевидцев:

"Через пролом в жензону бросились желающие увидеть своих землячек. Вечером расширили пролом по стратегическим соображениям, чтобы проникнувшие в жензону не оказались в западне. Пролом увеличили метров до двадцати, прибрали битый камень, кирпич, саман, и началось беспрепятственное хождение в жензону. Все происходило без каких-либо эксцессов, ни одна из женщин не подвергалась оскорблениям, за этим строго следили все..."

На фото - Музей памяти жертв политических репрессий

"Я не сдержал своего намерения не участвовать в нашествии. Оно стало массовым. Так или иначе, а отвечать придется всем. И мне тоже. Мужчины поодиночке и малыми группами текли ручейком к хоздвору, проходили по нему к участку разрушенной женской зоны. Прошел и я.

Неприятное ощущение - идти, видя, что на вышке слева и на вышке справа стоят охранники с автоматами.

По ту сторону пролома стояли женщины, рассматривая входящих к ним мужчин. Вероятно, у этих женщин еще не было партнеров, и они надеялись их встретить", - все это Грунин уже пишет от собственного имени.

В своей книге он рассказывает очень трогательную и весьма личную историю любви с одной арестанткой. Они сначала переписывались, используя тайную тюремную почту, а потом наконец-то встретились.

"Наши последующие дни и ночи можно выразить только одним словом: нежность. Позже воспоминания об этом легли в стихотворные строки:

          Чем умел я, тем ее и радовал,
          ни на шаг ни дня не отходил,
          вечерами спать ее укладывал,
          лаской по утрам ее будил...

Я жил одной мыслью, одним стремлением: сберечь Аню (ее настоящее имя было - Ганна Рамская), сберечь ее покой, ее радость, ее жизнь в этом вертепе... А лагерь тем временем кипел", - вспоминает он.

"Ничего другого не существовало - только одна она, Ганна Рамская. Я смотрел в яркие черные звезды ее радостных глаз, обводил своим взглядом контур ее манящих губ - и был счастлив этим. Ни она, ни я не участвовали в том столпотворении, которое буксовало вокруг - мы просто отключились от всего происходящего и жили друг другом.

За время мятежа я сделал с нее несколько графических портретов, посвятил ей несколько стихотворений. Сохранились стихи и портреты и ее более поздние фото, но я не помещаю их в эту рукопись: они настолько мои, что делиться ими ни с кем не хочется", - пишет Грунин.

Однако после освобождения из лагеря их пути разошлись. На воле Юрий Васильевич женился на другой женщине, у них родились двое детей.

Но вернемся к Кенгиру. Объединение мужской и женских зон продолжалось 40 дней. Говорят, сами участники событий назвали происходящее сабантуем. Заключенные пытались оригинальным способом послать весточку в мир.

Из кальки они соорудили аэростат, нагрузили его листовками, снабдили котелком с горячими углями и запустили в небо. Правда, самодельный аэростат из-за порыва ветра налетел на колючую проволоку. Тогда заключенные начали запускать воздушных змеев с листовками.

"Часовые стреляли по змеям, но змеи сбросили листовки. Их отнесло ветром в степь, в противоположную сторону от поселка. И охранники на мотоциклах гонялись за листовками по степи..." - вспоминает Грунин.

А еще заключенные создали свое радио.

"Умельцы оборудовали маленький радиоузел, использовав телефонные трубки, электроаппараты физиолечения, усилитель кинопередвижки. Свое радио внесло какое-то оживление в настроение заключенных", - пишет автор.

Тогда администрация отключила электроэнергию.

"Кто-то придумал крючья с проводами, набросили их на внешнюю электросеть - воровали энергию для дальнейших радиопередач. Охранники догадались, обрезали и эти провода. Но инженеры преобразовали старый электромотор в генератор, вывели в потайном месте на нужную высоту водопроводную трубу с краном и силой падающей воды получили электричество для радиоузла. Соревнование умов! Символический шахматный турнир продолжался", - пишет Юрий Васильевич.

Закончилось все утром 26 июня.

"Восстание подавляли очень жестоко, при помощи вооруженных солдат и танков Т-34 в количестве шести штук (количество танков в разных источниках меняется - прим. автора)", - говорит научный сотрудник Музея памяти жертв политических репрессий поселка Долинка Иван Кондрашов.

Грунин в своей книге приводит воспоминания бывшего охранника лагеря:

"Против по существу безоружных людей бросили около дивизии личного состава с четырьмя боевыми танками. А чтобы заключенные не услышали рева танковых моторов, при подходе к лагерю за час до операции и во время ее на железнодорожной ветке, ведущей в лагерь, курсировали несколько паровозов с товарными вагонами, лязгали буферами, подавали гудки, создавали какофонию звуков на всю округу.

Танки применили боевые снаряды. Вели огонь по траншеям, баррикадам, утюжили бараки, давили гусеницами сопротивляющихся. Один танк при штурме снес здание общественного туалета, провалился в выгребную яму и там застрял. Солдаты при прорыве вели прицельный огонь по бунтовщикам. Таков был приказ командования, санкционированный прокурором.

Штурм начался внезапно для заключенных, на рассвете, продолжался около четырех часов. С восходом солнца все было закончено. Лагерь был разгромлен. Догорали бараки, баррикады и траншеи разрушены гусеницами. Вокруг валялись десятки и десятки убитых, раздавленных, обожженных заключенных, четыреста человек получили тяжелые ранения".

В своей книге Грунин пишет и о тех людях, которые отбывали с ним срок в Кенгире. Особенно запомнилась история об одном архитекторе.

"В 1937 году Каганович задержал Людвига (Генрих Маврикиевич Людвиг) после заседания Политбюро с приглашенными архитекторами, где обсуждался проект высотного здания Дворца Советов.

Людвиг раскритиковал этот проект, охарактеризовав его практически невыполнимым. Сталин и бровью не повел. А Каганович попросил задержаться для обсуждения деталей. Домой Людвиг не вернулся: особое совещание дало ему десять лет по 58-й статье. А в 1947 году ему то же самое ОСО добавило еще пять лет. Дворец Советов так и не построили: все случилось так, как Людвиг предсказал", - рассказывает Грунин.

А еще автор в подробностях описывает работу, которой были заняты заключенные.

"Мокнут ноги, лом соскальзывает с мокрой поверхности. Забиваю кувалдой клин в расщелину, отламываю от каменной целины угловатую глыбу. Ее нужно выносить на своих плечах вверх по уступам, на поверхность, иначе его не вывезешь из карьера. К вечеру укладываем добытый камень в штабель - два метра на три в основании, а вверх - сколько получится. Перед съемом с работы бригадир с нормировщиком произведут замеры. А мы устали как собаки. Дни за днями - без перемен", - вспоминает Юрий Васильевич.

"Весной 1953 года - общая радость, которую никто из нас не выразил вслух: умер Сталин. А летом еще одна радость: маршала Лаврентия Павловича Берию объявили по радио врагом народа. Но бетонный оплот партии непробиваем: Сталина нет, Берии нет, но ГУЛАГ остается", - рассуждал Грунин.

Освободился он в 1955-м.

"Выйдя оттуда, подбросил шапку и поймал ее. Дежурный у входа понимающе улыбнулся мне, а я ему. Я не питал ни к кому никакого зла. Я впервые шел по городу Джезказгану без конвоя: по новому городу в новом лагерном бушлате, под которым был новый гражданский костюм", - пишет Грунин.

Примечательно, что после освобождения из лагеря он поселился в одной из двухэтажек, которую сам и строил, будучи заключенным.

"Мы жили на улице Гагарина", - вспоминает Ольга - дочь Юрия Грунина. И снова интересный факт - сама она сейчас живет в российском городе, который называется Гагарин - так же, как и ее улица из детства.

"Вообще, дома отец не любил вспоминать ни о войне, ни о плене, ни о лагере. Единственное, что он обычно рассказывал, это какие-то смешные случаи про своих друзей, с которыми он там познакомился, подружился. А о том, как там было тяжело, голодно и плохо, не говорил. В основном во всем старался найти что-то хорошее, он даже из заключения извлек профессию - стал архитектором", - говорит Ольга Юрьевна и отмечает, что в лагере ее отец какое-то время работал чертежником в проектном бюро, в так называемой шарашке. Там трудились профессиональные архитекторы, у которых он многому научился. После лагеря он работал в проектном институте, благодаря его работе возведены многие здания в городе.

Всю жизнь Грунин прожил в Жезказгане, ему нравился местный климат.

"Каждую весну мы с отцом ходили в степь собирать тюльпаны и подснежники. Он очень любил ходить пешком, и мы довольно далеко уходили в поисках цветов", - вспоминает дочь Грунина.

"Куда везут меня? Я узнал об этом после, когда привезли, но поздние сведения не сотрут первого впечатления об этой пустынной земле. Она казалась мне уснувшим батыром - восточным богатырем. Обнаженный, с вытянутыми вдоль туловища руками, он распластался ничком, бесчувственный ко всему.

На его загоревшей, кое-где поросшей растительностью спине бугрятся мышцы, повторяющие собой рельеф лопаток, ребер; тянется гряда позвонков... Каким ветром, откуда и зачем занесло на эту огромную спину маленького ничтожного муравьишку?" - так писал о своем первом знакомстве с Казахстаном Юрий Грунин.

Эти развалины - все, что осталось от Степлага. По ним сложно узнать, что здесь происходило. Но зато об этом хорошо свидетельствует литературное наследие Юрия Грунина.

Автобиографическое

Был сыном единственным,
был для родителей перлом.
Родился в Симбирске
весной в девятьсот двадцать первом.

Прийти до войны я хотел к вам -
прийти было не с чем.
Я рос простаком-недоделком,
поэзии нищим.

В Казани студентом-
художником начал: пойду, мол!
Но Гитлер об этом
немного иначе подумал.

За горький ломоть я
киркой грохотал да лопатой
да прятал в лохмотья
билет комсомольский помятый.

Потом, в сорок пятом,
домой собирался в дорогу -
но Сталин об этом
подумал иначе немного.

И тут передряг,
может, даже поболее стало:
корпел в лагерях,
каменел на камнях Казахстана.

В руде и породе
слагал я стихи про невзгоды:
мол, годы проходят -
все, стало быть, лучшие годы.

Так я отзвонил,
оттянул, отпахал свой червонец -
и вышел, как был:
не считая стихов, ничего нет.

Мне было прийти с чем.
Однако не знал я покуда,
что вышел нечистым,
персоной нон грата - оттуда.

Пишу я стихи.
От стихов - ни мышиного писка:
застыли, тихи,
только в копиях машинописных.

И все ж я приду к вам
строкою единой хотя бы.
Приду не придурком,
приду тем, кем был, - работягой.

Пускай эпигоном,
гонимым весь век графоманом.
Пускай эпилогом
того, что не стало романом.

Прошел я все двери,
все бури не в лаврах героя.
Поэтому верю
в пришествие это второе.

И вы мои строки,
пожалуйста, раз хоть прочтите.
Меня в свои сроки
своим человеком сочтите.

1969 год, Юрий Грунин.

Подготовил Ренат Ташкинбаев. Фото: Турар Казангапов. В статье использованы снимки из личного архива Ольги Груниной.